Дальние родственники
Шрифт:
— Какое же?
— У него бритва электрическая какая-то необыкновенная, внук подарил. Бритва, и правда, хороша. Он меня раз заставил мою «Агидель» принести для сравнения. Моя грохочет, словно в руке трактор держишь, а его только шипит и бреет — чудо. Да еще с аккумулятором, месяц можно бриться без подзарядки.
— Неужели месяц?
— Месяц, — с гордостью сказал Ефим Львович. — Вы не представляете, как Владимир Григорьевич ее бережет. И волосики все щеточкой аккуратно вычистит, и продует, и оботрет. А, вспомнил, фирма
— Не слышал.
— Есть такая. Внук его все время на заграничных рейсах плавает. Штурман он дальнего плавания. Сейчас он где-то в Тихом океане. — Ефим Львович сказал это с гордостью, будто был это не Володин, а его внук. У него самого внуков не было, а две внучки благополучно стали на брачный якорь и в дальние плавания не собирались. — Так я к чему? Если бы Владимир Григорьевич собирался уехать на несколько дней, он бы бритву свою не оставил, это уж вы мне поверьте.
— А он ее не взял?
— В том-то и дело, что не взял. Я зашел, будто спросить что-то у соседа его Константин Михайловича, а сам глянул в тумбочку, где всегда бритва лежит. На месте.
— Вы наблюдательный человек.
— Глаз художника, — скромно сказал Ефим Львович.
— Вы меня простите, конечно, — улыбнулся Кравченко, — но зря вы не стали следователем.
— Я иногда и сам так думаю, — беззвучно засмеялся художник.
— А внук…
— Данилюк Александр Семенович, корабль «Константин Паустовский».
— Ну, вы просто… Хаммурапи настоящий.
— Простите?
— Это я так… Вас не затруднит попросить ко мне лечащего врача? А то я и в лицо его не знаю.
— Он не лечащий. У нас ведь не больница, а Дом ветеранов. Но это я так, для вашего сведения. Сейчас позову. Его зовут Юрий Анатольевич Моисеев, но мы зовем его между собой Юрочкой. Такой человек… Иной раз думаю, может, заболеть для разнообразия, и тут же себе говорю: ты что, Юрочку огорчить хочешь? Это я шучу, конечно.
— Понимаю, — вежливо кивнул старший лейтенант. Было ему как-то покойно здесь, в прохладной библиотеке, разговаривать со старым… как он сказал… бригадмильцем… было приятно. И само исчезновение было какое-то… благородное, что ли, как в заграничном детективе каком-нибудь. Все так чинно, благородно, инсульт, пижама вельветовая, бритва заграничная, внук, корабль… Тихий океан, штурман. Неплохо бы, конечно, попросить майора направить его для опроса этого штурмана.
«Товарищ майор, — сказать, — мне тут по поводу пропавшего из Дома ветеранов командировочку выписать надо».
«На сколько?» — не поднимая головы, спросит майор.
«Дней на десять».
«Чего так долго, ты в своем уме? Куда это?» «Да на Тихий океан».
Да, вот тебе и мушкенум. Черт-те что за чепуха в голову лезет, уснешь здесь, пожалуй, в библиотеке.
Должно быть, устал старший лейтенант, совсем сбился с ног от постоянной спешки, и вправду задремал ненароком, потому что вдруг увидел перед собой молодого человека в халате и понял, что это врач.
— Здравствуйте, — сказал он и вовремя спохватился, что чуть было не сказал «Юрочка», — Юрий Анатольевич?
— Да, Юрий Анатольевич Моисеев.
— Кравченко Виктор Иванович. Прислали меня помочь…
— Я понимаю.
— Я уже немножко в курсе дела. Вам, строго говоря, угрозыск и не нужен.
— В каком смысле?
— У вас свой сыщик есть, художник Ефим Львович.
— А… — улыбнулся врач. — Это верно. Вездесущ и всезнающ. И добрейшая при этом душа.
— Приятный человек. Он какой художник?
— Театральный. Знаете, декорации, костюмы…
Старший лейтенант вдруг сообразил, что не был в театре, наверное, год, а может, и два. Когда ехал после демобилизации поступать в Московскую школу милиции, голова кружилась от счастья: столица, Третьяковка, Большой, Художественный, Театр на Таганке… Да вот как-то замотался с пропавшими без вести, хорошо еще, если выкроишь время подремать перед телевизором. Плохо это, неправильно. Система нужна. Майор Шкляр им все время твердит: в милиции, как в футболе, порядок бьет класс. Мол, если ты и не такого высокого класса сыщик, но порядок знаешь и блюдешь, всегда своего добьешься.
— Вы ведь лечите пропавшего… Харина?
— Да.
— Скажите, Юрий Анатольевич, действительно ли у него замечалось сильное улучшение? Я так понял со слов Ефим Львовича…
— Улучшение — не то слово. Владимир Григорьевич Харин — очень больной человек. Пять лет назад он перенес обширный инфаркт задней стенки… впрочем, это уже детали. Полгода назад — инсульт. Опять же, не входя в детали, скажу, что левая рука и левая нога очень ослабли в результате инсульта, стойкая гипертония, ишемическая болезнь — словом, целый букет, неприятный букет, поверьте, особенно в таком возрасте…
— Ему семьдесят восемь лет?
— Да, совершенно верно. Нельзя сказать, чтобы он совсем не оправился после инсульта, но все шло так медленно… И вдруг в один прекрасный день я застаю его другим человеком. Встал без палочки, даже приседание сделал, представляете? Давление, как у космонавта. Глазам и ушам своим не доверял… Хоть начинай верить после этого в чудеса. Нам, медикам, полагается быть скептиками, во всяких там целителей, знахарей и хилеров мы не верим. А тут хоть осеняй себя крестным знамением.
— Это… когда это случилось?
— Да совсем недавно.
— Такая быстрая поправка… она…
— Я был поражен, повторяю, глазам своим не верил.
— И как вы это объясняете? То есть я хочу сказать…
— В том-то и дело, что никак не могу объяснить. Накануне еле ползал, а назавтра принимает гостей и после этого…
— Да нет, никакой тут связи, конечно, быть не может. Просто так уж совпало…
— А вы этих гостей не видели?
— Нет.
— А у него часто бывали посетители?