Дальние снега
Шрифт:
Перед губернатором поникло стоял в помятом кафтане, с поредевшими волосами непокрытой головы, обросший седой щетиной старик. Долгорукий пытался вызвать в себе ненависть к нему, но не находил ее.
— Вот и свиделись, — скупо сказал губернатор и еще более выпятил грудь в кавалериях.
Подала о себе весть давняя подагра — пальцы ног жгло, хоть караул кричи, но следовало терпеть.
Плечи Меншикова стали совсем вислыми, будто на них навалился новый груз, — запамятовал, кто здесь правит.
— Кликни арапа Абрамку, — приказал Долгорукий Окунькову.
И через две минуты в кабинет вошел поручик Петров. Лицо его было усталым, казалось, на нем лежала коричневая пыль, курчавые волосы потускнели.
— Узнаешь знакомца? — спросил у него губернатор.
Поручик сразу же, как только переступил порог, узнал своего губителя Меншикова, но, скользнув равнодушным взглядом по опальному, опустил глаза — не до мести было. Единственно, о чем вожделел, — вырваться из студеной Сибири, вырваться во что бы то ни стало. Ему, родившемуся в Абиссинии, приходилось здесь особенно тяжело.
Он был вывезен с родины восьмилетним, подарен царю Петру, пять лет обучался во Франции инженерству. И вот теперь, оставив за спиной тридцатилетний рубеж, гибнул в стужах, возводил, не получая жалованья, никому не нужную крепость у реки Селенги. Может быть, то, что пал светлейший — а Петров теперь твердо знал об этом, — облегчит его судьбу? Хотя бы в Тобольск переведут до разрешения возвратиться в Питербурх.
— Аль не рады друг другу? — все еще надеясь, что комедия разыграется, допытывался губернатор, но уже и сам утратил интерес к спектаклю.
— Узнаю, — глухо произнес Петров.
— Может, хочешь что сказать ему?
— Пустое дело — словеса тратить, — устало ответил поручик, а самого не оставляла мысль: «Отпустили бы меня отсюда, только б отпустили».
Александр Данилович поднял на поручика измученные глаза:
— Не вини строго, коли можешь…
Петров и на этот раз ничего не ответил.
Губернатор недовольно шевельнул бровью — феатр не удался. Приказал поручику:
— Иди!
А сам решил сегодня же отправить его обратно в Селенгинск.
Меншикову же сказал медленно и веско:
— Держать тебя по указу станем в Березове неисходно… И без всякого упущения. А буде нарушишь — взыщу по военному суду. Чести и деревень ты лишен праведно. В Березове живи смиренно, добропорядочно. Не твори противность узаконениям. И лишнее не блювай… Иначе недолго и язык тебе урезать, как сам ты то делал…
За окном ударила вестовая пушка с Троицкого мыса, и в ту же минуту на Спасской башне часы пробили несколько раз.
— Уведи в острог! — приказал губернатор Окунькову.
Березов
Они проходили длинным плацем, где юнцы занимались военной премудростью: пленный швед под барабанный бой обучал их приемам с деревянными ружьями и алебардами.
Меншикова принял комендант острога, пожилой, седоусый капитан, с пустым рукавом, заткнутым за пояс.
— Куда ж мне тебя определить? — словно вслух размышляя, сказал он сострадательно. — Ежели в подвал, так вроде не по чину… А ежели…
Меншиков положил на стол золотой империал. Капитан нахмурился, отсунул деньги.
— Ладно, отведу тебе камору получше. И холопей твоих рядом помещу. Ради встречи нашей… Давненько с тобой, Данилыч, не видались…
Меншиков, ничего не понимая, недоуменно поглядел на коменданта.
— Не признаешь? А я не один год под началом твоим в корпусе прослужил. Эскадроном драгун командовал. Батурин с тобой жгли, за Карлусом по степи гонялись… На Пруте картечина турецкая меня вдарила, а лекаря руку отчекрыжили.
— А здесь-то как оказался? — спросил Меншиков эскадронного, которого теперь припомнил.
— Да тому уже годов пятнадцать будет, — словоохотливо ответил комендант. — Хотели меня поначалу в инвалидную команду определить. Там ведь, известное дело, рази что с голоду не помрешь. А у меня семейство большое, сосед — из приказных — деревеньку по суду оттягал. Еле упросил у Военной коллегии, чтоб сюда взяли. Так и живу. У нас здесь речонка Курдюмка есть. Кто из нее воду попьет, сибиряком станет. Вот мне и довелось…
И осёкся. Мог ли светлейший захотеть стать сибиряком…
— Так что камору тебе получше отведу, — повторил комендант. — По острогу ходи невозбранно, токмо за ворота — ни-ни. А ежели еду какую получше захочешь, можно за особливую плату из офицерской кухни брать.
«Э-хе-хе, — огорченно думал комендант, идя коридором острога, — таких заслуг, и на тебе — в узилище… Смелости подобной в жизни не встречал. О меньших заботился… Неужто власть да корысть до бездны довели?»
…Камора оказалась сухой, со сводчатым потолком, какие бывают в монастырях и церковных притворах. Правда, Мария со страхом поглядывала на кольца, ввинченные в каменные стены, на крохотное оконце, густо забранное решеткой.
Холопы быстро прибрали камору, вымели прелую солому, постелили господам на полу что пришлось.
Люди вольные — лекарь, домашний священник — под разными предлогами отстали в дороге. А крепостных князь тащил за собой в Сибирь, как кафтан, как Тимулю, тащил, выдавая копейки на пропитание, требуя от них смягчить господскую участь. Никому не было дела до того, что у Мартына осталась где-то престарелая мать, у Глафиры — жених, у Анны — дети, уже выросшие, но все равно дети.