Дальние снега
Шрифт:
За те годы, что прожил Головин в Стокгольме, он успел полюбить этот город на суровых скалистых островах, хотя временами и тосковал по соотичам, масленице с ее блинами, катаньем на санях, по вербному воскресенью, приходившему на смену посту, по глухим ночным улицам Питербурха с одинокими рогаточными караульщиками у костров.
Николай Федорович миновал библиотеку, приземистую латинскую школу и вышел к площади. Над величавым дворцом в полуколоннах с бронзовыми, в черных овалах, барельефами трепетал флаг, извещая, что «король дома».
В центре площади стояли четыре пушки с желтыми кругами дул, охраняемые застывшим солдатом в высоченных ботфортах и коротком сером мундире, перетянутым белым поясом. Запела дудка, на площадь выбежал отряд солдат со знаменем: желтый крест перечеркивал голубое поле. Офицер взмахнул шпагой, и заиграл, замаршировал оркестр, возглавляемый бравым капельмейстером с длинным жезлом в правой руке. Жезл спицами кружился у него над головой, оглушительно ухал барабан. Докладывали о сдаче и приеме караула офицеры, сменился часовой у пушки.
В толпе зевак Головин приметил высокую белокурую женщину. На плече у нее сладко спал младенец с покрасневшим носиком. «Интересно, — подумал Николай Федорович, — будет ли воевать с нами этот свен? Основатель Стокгольма ярл Биргер, битый Александром Невским, тоже когда-то спал так на плече у матери».
В посольский особняк, неподалеку от Рыцарского дома, Головин возвратился к полудню. Бросил старому камердинеру Степану треуголку, трость, и тот, сняв с барина кафтан, подал ему широкий синий жупан для домашней носки. Всунув ноги в парчовые персидские туфли без задников, Николай Федорович прошел в трапезную.
Здесь над столом висела люстра в виде березовых листьев, на полу лежал ковер, в котором утопали ноги.
Камердинер ждал у накрытого стола.
Головин, подражая Карлу XII, был умерен в пище, так же, как король, ел суп из лука и грибов. Единственно, чем отличал он свою трапезу от королевской, — разрешал себе рюмку тминной водки перед обедом.
— Почту, — кратко бросил граф Степану.
Камердинер молча исчез. За долгие годы службы он хорошо изучил своего барина. Николай Федорович неукоснительно соблюдал раз и навсегда заведенный порядок, каждому часу предназначал свое дело.
Отставив пустую тарелку, граф рассеянно поглядел на оконное стекло в затейливых морозных узорах.
В комнате было прохладно. «Старый камин никуда не годится, — подумал Головин, — надо приказать развалить его и сложить голландскую печь». Потерся о ногу пушистый белый кот Василиск, с зелеными глазами и влажным розовым носом.
Вернувшись камердинер принес газету и запоздавший номер «Санкт-питербурхских ведомостей».
Пересев в глубокое мягкое кресло, Николай Федорович привычно положил ноги на каминную решетку.
— Писем нет?
— Не доставили, ваше сиятельство. Внизу ждет курьер с пакетом из Питербурха.
— Принеси!
— Не отдает, ваше сиятельство, говорит, велено в собственные руки.
Брови у графа приподнялись, словно отделились от темных провалов глаз.
— Вот как! Зови его сюда.
Он не успел пробежать глазами и первую страницу «Санкт-питербурхских ведомостей», как в дверях появился курьер с обветренным скуластым лицом.
— Из Питербурха? — спросил Головин, снимая ноги с каминной решетки.
— Да, ваше сиятельство, — курьер, поклонившись, протянул плотный серый пакет с двуглавым орлом на четырех сургучных печатях, — от барона Остермана.
— Будешь ждать ответа?
— Подожду, ваше сиятельство.
— Хорошо, ступай.
Тонким серебряным ножом Головин разрезал пакет и достал четвертной лист бумаги с водяными знаками. Интересно, что пишет этот хитрец?
«Сиятельный граф и любезный мой друг! Как вам должно быть небезызвестно, государственный преступник Меншиков за многие вины пред государем и отечеством чинов и званий лишен и ныне в ссылке обретается. Есть основание думать, что сей злодей и клятвопреступник вошел в сговор с врагами короны российской — шведскими сенаторами. Кому, как не вам, любезный друг, о том знать. А посему покорнейше прошу: ежели какие преступные сношения Меншикова известны вам, немедля о том Верховному тайному совету отпишите. Льщу себя надеждой, что вы в сей малой просьбе не откажете.
Остаюсь в протчем всегда вашим другом».
Николай Федорович аккуратно сложил письмо. Да, «в сей малой просьбе» Андрею Ивановичу не откажешь, тем более что исполнить ее не составит никакого труда. Хама и казнокрада Меншикова он, как и покойный отец, терпеть не мог, а Остерману обязан нынешним назначением. И знает вице-канцлера достаточно хорошо: не дай бог иметь такого человека, как милейший Андрей Иванович, среди своих врагов. Конечно, Остерман хочет этой «просьбой» связать его с собой одной веревочкой, разделить с ним ответственность за помыслы. Но этим же и на себя налагает определенные обязательства, о каких при случае можно напомнить. Поэтому колебаться с ответом резона нет, тем более что и новым правителям нужно показать преданность.
В том, что фактов, обвиняющих светлейшего в измене, он не найдет, Головин не сомневался. Но Верховный тайный совет поверит любому обвинению, захочет поверить. И надо, чтобы поверили все, кому о том будет объявлено. А это удастся, если отсутствие доказательств возместить подробными деталями «вин» светлейшего. Чем больше придуманных подробностей, тем легче верят даже искушённые.
Граф прошел в кабинет, положил перед собой лист бумаги и обмокнул перо. На мгновение холеная рука в перстнях замерла, глаза скользнули по книжным полкам, где рядом с книгами о послах, о строении комедии стояли конский лечебник и воинский устав голландской земли.
«Имею честь донести Верховному тайному совету, — легко заскользило перо, — что стало мне от надежного и верного приятеля, обретающегося при здешнем дворе, ведомо: бывший князь Меншиков вот уже три года в сношении с неприятелями российскими состоит. Когда делались представления от министров российских Швеции, чтобы та ганноверскому союзу, коий России враждебен, не приступала, то Меншиков сенатору шведскому Дибену писал, дабы опасений не имели, понеже он гарантирует, что со стороны российской ничего опасаться не надлежит, ибо власть в войске у него в руках содержится. За каковую услугу было ему, Меншикову, от короны шведской чрез сенатора Дибена пять тысяч червонцев плачено. А такожде Меншиков о прохождении дел секретных в Верховном тайном совете посла шведского в Санкт-Питербурхе барона Цедеркрейца неоднократно уведомлял, о чем тот в своих реляциях ко двору отписывал. И было за то Меншикову такожде плачено, а сколько — не ведаю…»