Дальние снега
Шрифт:
У сутуловатой Варвары смуглое лицо, черные волосы, густо-голубые глаза: она язвительна и властна. Если Дарью природа не обделила умом, то Варвара и вовсе была умницей, и Александр Данилович, не однажды советуясь с ней, убеждался в том.
Варвара давно и тайно, про себя боясь хоть чем-нибудь выдать это, любила мужа сестры еще с той поры, когда Алексашка присылал им двум веселые, нежные письма с войны. И теперь самоотверженно пыталась Варвара помочь ему, да попытки эти закончились для нее горько.
Не проронив слезы, Варвара обнялась с сестрой, детьми, легким прикосновением руки попрощалась с Алексашей, продолжавшим лежать в качалке, села в один из отобранных экипажей и исчезла навсегда.
Меншиковым овладевал гнев.
Значит, все его заслуги перед отечеством — псу под хвост! И то, что Петр Великий называл его «дитя моего сердца»? Только хотят добить того, кто под градом пуль и картечи бился на стенах Азова, разгромил корпус генерала Росса и тем решил исход Полтавского сражения. Кто не знал слова «невозможно», а на поле боя, под ядрами, похлопывая себя прутиком по голенищу, сдвинув шляпу набок, цедил: «Не мое».
Он всегда готов был жизнь отдать — лишь бы выполнить поручение Петра. Мчался на тульские заводы, сам для примера ковал трехпудовые полосы, сбивал кумпанства для строительства кораблей, разбираясь в чертежах корабельных частей, был при этом главным строителем… Хлопотал о плотниках, резчиках, лекаре с аптекой, вникал в заготовку леса, камня, наводил порядки в таганрогской гавани. Основал Олонецкую верфь, строил бастионы… Дненощно трудился хребтом своим…
Когда Апраксин прислал из Финляндии письмо, мол, войско его погибает от голода — а царя в это время не было в Питербурхе, — он влетел в Сенат, накричал: «Бездельники нерадивые!» Ему пригрозили арестом, а он ушел, хлопнув дверью, и немедля, своей властью, взял из купеческих магазинов хлеб, отдал собственные запасы, загрузил корабли и отправил в Або. И царь, едва встав после болезни, встретил его за три версты от Питербурха, у Красного кабака, обнимая, говорил благодарно: «Ну как я без тебя?»
Значит, все псу под хвост?!
Редкие, короткие усы над белыми губами Меншикова задрожали. Ничего, он еще выберется из ямы и тогда каждому воздаст по заслугам. Когда-то князь Лыков не уступил ему карету, и за то, после смерти Лыкова, отнял он его поместья. Думаете, до смерти испужался, взопрел?! Ан нет, еще будет реванж, встретимся на узкой стезе.
Или не он начал с двора в селе Семеновском, а ныне — мильенщик? Не он получил фельдмаршальский жезл на поле боя? Не он строил Санкт-Питербурх? И форт Кроншлот? Царь определил для возведения сей твердыни в устье Невы кратчайший срок. Поволокли из Карелии гранит, пилили его на плиты. Порохом взрывали породы, дробили кувалдами камни. На руках чрез болота лесные тащили мортиры и гаубицы. Только коней за зиму пало восемь тысяч, а работных людей и солдат — не счесть. И выстроили цитадель, на обелиске надписав: «Чего не победит Россия мужеством». Или и в том не его старанье? Значит, есть в нем сила. Не сковырнете так запросто, как прыщ на телесах.
Но эти воспоминания не успокоили. Понимал: теперь и силы уже не те, и опоры прежней нет, и едет в неведомое, и не ждать пощады.
Путь в Раненбург
Ввечеру подъезжали они к небольшому селению с зеленой луковкой церкви.
Мужики в лохмотьях, увидя еще издали на бугре обоз и всадников, гадали, навесив ладонь над глазами: кто такие? Каждый постой воинских команд влек реквизиции и грабежи. Ничего хорошего не ждали для себя и сейчас.
— Последних лошадей насильством отымут, — послышались встревоженные голоса.
— Рекрутов заневодят…
— Лянь, не иначе — начальство…
— Подать начнут выламывать…
— Оберут гольем… И так хлеб из коры едим, слезой запиваем…
— Только что в плуги не запрягают… Скоро и лаптей не станет…
Обоз втянулся в село, в его лопуховые заросли, бурьяны запустенья.
Светлейший с семьей расположился на ночевку в самой большой избе старосты, покрытой дранью, конвой — в сараях, слуги — кто где. Только Глафира и Анна остались с дочерьми Меншикова, а дворовый Мартын при князе.
Глафиру, дочь погибшего на охоте крепостного Назарова, светлейший взял из деревни в дворовые еще десятилетней — вместе с матерью Аксиньей. Аксинья вскоре померла, и сирота росла под присмотром дородной Анны — кормилицы детей Меншикова. Росла проворной, работящей, редкостной чистюлей. И красивой. Щеки не надо было бураком натирать, брови сажей мазать. В толстой косе — красная лента девичества.
Научилась замечательно вышивать, плести отменные кружева. Приглянулась Глафира уменьем своим тамбовскому соседу Меншикова Халезову, и он попытался купить ее. Да в цене не сошлись. Меншиков, выслушав пришедшего соседа, согласился уступить девку за двадцать пять рублей. А тот вздумал торговаться, предлагать пятнадцать:
— За такую цену можно породистого мерина купить.
Не любивший торговаться по мелочам, Меншиков рассердился:
— Коли так — пусть тебе мерин вышивает!
Глафира осталась у светлейшего. Вот тут-то и появился у нее луч — и все радугой заиграло — молодой дворовый кузнец Андрейка, о ком молва шла, что принимал он запросто медведя на вилы.
Подался Андрейка в поляки, да был словлен, назад пригнан и порот до полусмерти на конюшне. Ночью пробралась туда Глафира с мокрой холстиной, прикладывала ее к рубцам. Андрейка щекой к руке ее прижался, прошептал:
— Не было счастья, да несчастье помогло, узнал я руки твои. Все едино сбегу. Да хочу вместе с тобой…
Так надо же горю: прихватили Глафиру вместе с фамилией светлейшего в ссылку, оторвали от любого.
…Угомонилась суета, улеглись крики, и Меншиков, лежа на топчане, ушел в полузабытье.
…Вот полутемная клеть, прилепившаяся к дворцовой конюшне. Тихая, робкая мать, сгорбившись за шитьем, ждет мужа Данилу. Он вваливается, как всегда, пьяный: всклокоченная борода, налитые кровью глаза. Хватает что попало под руку, избивает жену, сына, маленьких дочек. Богом проклятые годы!
Вместе с батюшкой чистит Алексашка царевы конюшни. И опять побои. Недоуздком, чересседельником, ременным хлыстом. И побеги из дому, и возвращенья… Матушка вскоре умерла, а отец отдал сына в ученье к знакомому пирожнику Пахомычу.
Сначала тот заставлял мальца тесто месить, горшки чистить, потом доверил вразнос пирогами с горохом торговать. С корзиной, прикрытой рогожей, носился Алексашка по улицам, площадям, обжорным рядам. Ловким «купцом» оказался: приманивал бойкой прибауткой, лукавил при сдаче, с пьяниц в кабаках двойную цену сдирал, приносил добрую выручку Пахомычу, да и сам в накладе не оставался.