Дальние снега

Изюмский Борис Васильевич

Неистово билась оземь жгучими белыми крыльями пурга, валила с ног.

Какаулин отпевать покойника не захотел — может, то начальству неугодно, — послал вместо себя младшего батюшку Гервасия. Красноносый старичок хлебнул водки и скороговоркой отправил отмаявшегося раба божьего в царствие небесное.

Кроме дворовых и конвойных, были еще прихожане церкви святого Спаса, богомолки в черном. Пришел кабатчик Корепанов, скорее, из любопытства, поглядеть на похороны бывшего светлейшего.

Дети

не плакали, изошли слезой до похорон, а сейчас не хотели показывать свое горе. Жалась к Марии Саня, с опухлыми глазами окаменел Александр. Одна из старушек прошамкала осуждающе соседке:

— Сердца-то у них нет.

Дети подошли ближе к гробу. У отца белые, словно в насмешке сложившиеся губы, седая борода. Они по очереди поцеловали его.

— Скоро приду к тебе, батюшка, — прошептала Мария.

Гроб прикрыли крышкой, опустили на дно могилы.

Корепанов, бросив ком смерзшейся земли, пробормотал задумчиво:

— Вот-то и всех делов… — Подергав меховые уши картуза, медленно пошел в кабак.

Глухо, словно осипнув от мороза, бил колокол.

По-разному держали себя дворовые. Иные делали вид, что безутешны, чтобы показать преданность молодым хозяевам. Втайне же радовались и в клети своей говорили с надеждой: «Теперь скоро возвернут домой из треклятой Сибири». Анна, скорбно глядя на девочек, дала себе клятву не щадить жизни для них. Мартын был искренне огорчен смертью барина, хотя она всколыхнула, как это иногда бывало у него и прежде, тоску по своей деревне, старой матушке, теплой хате, пропитанной запахом жаренного лука. И он сокрушенно думал, что вот ему уже за сорок, а он так и не нагрел собственное гнездо…

Дети Меншикова молча сидели в большой палате. В оконце заглядывала полярная ночь. Обледенелые ветки царапали крышу, Потрескивали к морозу свечи из тюленьего сала, упокойно голосила вьюга в трубе и на чердаке. Где-то по-волчьи выла собака, тявкали лисы. В углу неутешно всхлипывала Анна.

— Замолчи! — резко прикрикнул на нее Александр. — Иди! Да позови Мартына.

Косо, с неприязнью поглядел на Марию. Порушенная невеста… Готовилась стать выше его. А как матушка умерла, схотела ее подменить. «Нужна твоя опека! Теперь я глава рода. Батюшка завещал на прощание: „Ты храни фамилию. Пример мой пусть послужит тебе наставлением“. Нечего сказать, хорошее наставление!»

Как только Анна вышла, Александр сказал:

— Ну, дражайшие сестрицы, будем решать, не откладывая, как дале жить.

Мария подняла голову:

— Батюшка перед смертью сказывал: «Ныне нет препятствий для отъезда вашего отсюда. Надобно прошение подать в тайный совет или государю».

— «Препятствий нет», — передразнил Александр. — Думаешь, забыл царь, — мстительно произнес

он, — как ты против его воли с ним обручалась? Не простит он тебе сие и нас здесь сгноит.

— Разве ж то моя вина, — едва слышно ответила Мария, — то воля батюшки была, а мне — беда.

На пороге появился Мартын.

— Ты собираешься, нехристь, поминки делать? — набросился на него Александр.

— Дак я…

— «Дак, дак…» Вот возьми, — он протянул Мартыну тридцать копеек, — купи у кабатчика вина и рыбы. Не хватит — заложи батюшкин кисет.

Он протянул было кисет, да, раздумав, положил его в карман.

— Нет, я сам курить буду…

— Дак ведь рано-то, барин, — несмело подал голос Мартын, — одно вредство…

— Не твоего ума дело! — оборвал Александр.

— Воеводиха с девкой пироги прислала, — подал голос слуга.

— Прими, — разрешил Александр.

Отпустив Мартына, он сказал:

— Отсюда вырваться будет не так просто, как ты, Машка, думаешь.

Прежде никогда ее Машкой не называл, а сейчас сделал это, словно грубостью утверждая свое старшинство, грубостью показывая независимость.

— Господи! — воскликнула Саня, и ее темные, с розоватинкой, похожие на каленые орешки глаза наполнились слезами, а щеки в легком пушке задрожали. — Да неужто всю жизнь бобылкой оставаться?! Может, попросить, чтоб дозволили мне хоть за солдата замуж выйти?

Александр брезгливо скривил тонкие губы:

— Ты девка али княжна Меншикова? Батюшка мне признался, — до шепота понизил он голос, — в голанском городе Амстердаме лежат у его банкира Фандербурхова на имя купца Косогорова деньги наши. Два мильена. И доходы на них идут. Мы только выберемся отсюда — так и получим.

Саня глядела широко открытыми глазами, слезы у нее мгновенно высохли.

— А захочешь омужланиться, — жестко закончил Александр, — я от тебя отрекусь, и всего ты лишишься.

— Я буду ждать, братец, — покорно сказала Саня.

— С капиталом тебя любой дворянин возьмет. Вот боюсь… — он запнулся, будто эта мысль ему только что пришла, хотя вынашивал ее давно, — с Марией нас отсюда не выпустят.

Старшая сестра посмотрела вопросительно, ничего не понимая.

— Послушай, Маша, — как мог мягче, вкрадчиво сказал Александр, — отпиши ты в Москву, что хочешь постриг принять. Тогда выкарабкаемся из этого омута. А мы тебя не забудем в монастыре…

— Правда, Машенька, — обняла сестру, заластилась Саня, — спаси ты нас.

Мария долго сидела молча, опустив голову. Впервые брат открылся ей, каким не знала его. Она поднялась.

— Нет, Александр, не стану я в Москву писать. Нужды в том нет. Скоро с родителями предстоит мне встретиться.