Дальний свет
Шрифт:
Он подождал, пока все вышли, негромко осведомился:
— Что-то не так?
— Это твоя политика? Отвлекать? — Вислячик поднял наконец голову. — Она и так днями в своих галлюцинациях. Она уже давно не здесь, не знает ничего, а если и знает, то не понимает. И — снова отвлекать? Ещё больше?
— Мм… послушай, Серёжа, что не так? — он участливо приблизился. — Если ты про телефонные разговоры… так я пошутил, и вообще это было, скорее, не о тебе.
Вислячик подскочил, как ужаленный:
— А про тебя же говорили… ещё тогда говорили, что ты просто политический жулик и ничто иное, что если бы ты пришёл на смену Нонине, ничего бы не изменилось, а местами было бы и похуже, — он прищурился как будто с омерзением и покачал головой. — И угораздило меня с тобой связаться.
— Так, ну об этом после. А вот про «похуже» я тебя, честно признаться, не понимаю.
— Что, ты тоже перешёл на федеральный канал, и у тебя всё хорошо? — Вислячик рассмеялся. — Ничего не знаешь ни про пайки, ни про поезда, ни как по центру уголовники ходят со спецами пополам? Когда полный автобус затапливают — это нормально? Когда города сгорают целиком — это нормально? Когда южный округ не отвечает вторую неделю — вообще пустяки? Или твоих драгоценных не коснётся, а дальше хоть земля полыхай? Нет, местечко повыше и потеплее, и чтоб ещё всё своим — это понятно, вполне даже понятно, я тоже волонтёром не нанимался. Но продолжать под это швыряться словами «демократия», «законность», «цивилизованное — бляха-муха — общество» — даже со своими, здесь, у нас, с таким видом, будто это что-то для тебя значит, — он прервался, будто выдохшись, снова покачал головой. — Подонок — ты и есть подонок.
Он в некотором недоумении пожал плечами, расправил полы плаща.
— Ну хорошо, допустим. Мне тогда только одно непонятно: что ты здесь, в таком случае, делаешь? Ещё летом, помнится, ровно поделили… и вроде тебя всё тогда устраивало. Или что, своя доля на совесть давить стала? Так отдай мне и вперёд, оставь это ужасное общество прогнивших людей. Выход у нас свободный, преследовать тебя никто не будет. А если своё местечко оставлять не хочется — то зачем вообще столько слов и столько шума?
Вислячик не ответил и только рассматривал поверхность стола, будто она оставалась единственным, что его интересовало.
— Кстати, ты ещё забываешь, наверно, что я не правитель, только около. А все конкретные претензии, которые ты так живописно выразил, лучше бы адресовать лично госпоже Мондалевой. Тем более, ты же высказывался за то, чтоб не отрывать её от реальности, — он ободряюще улыбнулся. — Вот кстати, если ты так и сделаешь, я тебя полностью поддерживаю.
— Почему же сам ей не адресуешь, раз такой умный? — проворчал Вислячик.
— Потому что, как ты весьма верно заметил, у меня другие приоритеты.
— Подонок, — ещё раз бросил Вислячик и быстро удалился нервным неровным шагом.
Он вздохнул, пробормотал себе «Не собрание, а какое-то сборище истеричек» и постарательнее застегнул плащ.
55
Через несколько дней они уже оба лежали, каждый на своём месте, время от времени переговариваясь друг с другом. Иногда приходила Сибилла: она рассказывала, как идут дела у Буловой, порой приносила от неё какие-нибудь вкусности, вроде засахаренной вишни. И Китти ела вишню — отправляя по одной в рот, медленно, явно без всякой охоты пережёвывала каждую ягоду.
В этот раз Сибилла уже ушла, стеснительно улыбнувшись на прощание. Лил навязчивый, сонный дождь: слабел, усиливался, вновь слабел, но никак не иссякал полностью. Печку внизу Китти тщательно растопила с утра, но похоже, все дрова железное брюхо уже сожрало. Впрочем, новое зеркало для авто и кое-какие другие мелочи успели сожрать ещё больше.
Деньги были на исходе.
Феликс проглядел ещё раз бумаги (со своими пометками ручкой и её — карандашными), но даже ему было ясно, что больше ничего нового тут не почерпнёшь. Будь они в Ринордийске — открывался бы простор для деятельности. Но здесь, без всякой связи, без сети старых знакомств, без возможности даже что-то уточнить — нет, бесполезно. Поэтому он просто лежал теперь, так же глядя в потолок.
— Почему Замёлов вообще спрятал их в шкатулке? Ему-то зачем это могло быть нужно?
— Не знаю. Возможно, он опасался, что компромат найдут. И спрятал там, где точно искать не будут. Исходники же уничтожил.
— Так это у нас, возможно, единственный экземпляр? Страшное дело…
Или:
— А может, он знал, что ты слышишь, и сделал это нарочно? С расчётом на то, что прочтёшь позже?
— Не думаю. Но я бы спросила, если была бы возможность.
Или:
— А если он был в курсе, кто ты? Такой подарок — шпиону от шпиона? Бред, конечно, но если он знал, что с ним кончено… Вдруг?
— Я думала об этом…
Или:
— Как считаешь, почему они отдали нам глину? Это же убийственная вещь, такими не разбрасываются просто так.
— Воображали, что у нас она будет в большей безопасности, может быть. Помнишь, как туда приходили? Лаванда когда-то спрашивала меня про уголь.
— Хочешь сказать, приходили всего-то за глиной?
Или:
— А как вообще ею пишут, мне интересно? Глина же не красит. И не сгорает.
— Думаю, размачивают и наносят очень тонким слоем. В огне же неочищенная глина рассыпается.
— Никак сделано из расчёта, что владелец и впрямь «ко всему приспособится».
Или:
— А если её будут искать у нас? Если они знают.
— Значит, спрячем. Или отдадим Буловой.
— А если нас спросят?
— Можно и не отвечать.
— А если… — Феликс замолчал.
— Что?
— Ну… если они знают, что мы знакомы.
Китти помолчала.
— Я считаю, тут каждый за себя. Если кто-то дойдёт до точки, может и сам сказать.
— Вообще да… — Феликс сел и раздражённо взглянул на неё. — Господи, о чём мы говорим!
— Да, действительно, — Китти продолжала смотреть в потолок. — Абсолютно антинаучная ересь.
За окном смеркалось. С места Феликса был виден лежавший на подоконнике, рядом с картой бережно завёрнутый зелёный шарик — будто и всем это казалось таким важным: аккуратно и тщательно хранить амулет, не позволять никому отнять его, а если и передать, то лишь в проверенные и надёжные руки, которые не наделают бед…
— А может, поедем домой?
Снаружи прошумел мотор. Заглох внизу, у дверей.