Дальний свет
Шрифт:
— Представьте, — Феликс с некоторой насмешкой посмотрел на глину. — Год назад я бы не задумываясь назвал вам имя и ни на секунду бы не сомневался. Но теперь… — он покачал головой. — Теперь я не знаю.
Булова удивлённо взглянула на него, но затем понимающе и мягко покивала.
— Хотите, подарю вам? — предложил Феликс. — Вы хотя бы сможете воспользоваться, если что.
— Спасибо, Феликс, — она улыбнулась, отодвинула от себя амулет. — Но, думаю, не стоит. Прибегать к таким вещицам имеет смысл только в крайних случаях. Но когда у тебя появляется такая возможность, любой случай очень быстро становится крайним. Лучше по старинке, своими силами — я так привыкла.
Мост над рекой присыпало снегом, и он зыбко белел в ночи — совсем уже призрачный, нездешний. Феликс однако рискнул — и мост не рассыпался под ним, не растаял дымкой, ровные брёвна отчётливо отозвались на шаги, вполне материально пружиня под ногами. А может, он и сам теперь стал эфемернее, призрачнее — как пламя перед тем, как свеча погаснет.
Феликс остановился на середине моста, облокотился на перила. С них упал накопившийся снег, исчез внизу, где звенела вода. Речка вся покрылась тонким льдом, лишь у опор моста вода взламывала его, пробивалась клокочущей непокорной чернотой — наверх, в точно такую же черноту, немую и бесповоротную. Это только в сказках и романтических историях злодеи подыгрывают положительным персонажам.
Вот и всё. Лишь кромка льда нелепо белела по краю.
Он поискал в кармане зажигалку, вместо неё наткнулся на завёрнутый амулет. Что ж…
Развернув, Феликс вытащил глину на хрупкий свет снега и дальних огней. Маленький неровный комочек, искры перелились зеленцой — как котячьи глаза, хитроватые, уклончивые… Они почти не били теперь, скорее, согревали шершавым покалывающим теплом. От него тяжелела голова, наливалась обречённым спокойствием, и немного клонило в сон.
Может, так и надо? В мире, где враги и свои неделимы, где нет направлений и нет больше ясной цели, по ту сторону всяких надежд и любых планов, кроме как мышиной чехарды в колесе? Если бежать быстро-быстро, можно не заметить, что давно мечешься в замкнутом круге и что из него нет выхода. В конце концов, хочешь жить — умей вертеться, а жизнь, как бы то ни было, прекрасна. Ведь прекрасное можно ловить крошечными дозами в повседневных мелких вещах — во вкусном печенье, в мельком услышанной мелодии, в мёрзлом тепле печки, когда за стенами сгущается зимняя мгла — и занимая себя, довольствуясь ими, тихо пересекать тем временем снежное поле длиною в жизнь. Все мы живём так: ведь посмотрите, сколько воздуха вокруг…
Что, это не тот воздух? Извините, но другого для вас нет. Ничего личного — всего лишь законы природы и любого общества.
«Да? — лукаво подмигнула зелёным глина. — Давай к нам. Будет легче».
— Не хочу так, — тихо, но вслух сказал Феликс. — Лучше смерть.
Пальцы, будто им наскучило держать, лениво разжались, и шарик медленно скатился по ним. Феликс не стал его перехватывать. Через мгновенье донеслось, как бултыхнулась вода внизу.
Феликс тихо усмехнулся, но не пошевелился больше: всё так же стоял на середине моста, облокотившись на перила. Позади него тоже стояли, он понял это. Прямо за спиной: нет, он не слышал шагов, скорее уж дыхание, а может, просто почувствовал пристальный взгляд, наставленный в затылок. Не оборачиваясь, произнёс:
— Я тебя слушаю, тенепопятам.
— Куда ты дел глину? — спросила Китти глухим голосом без интонаций.
— Она утонула.
61
— Так вот как? — она открыла глаза, хотя спала до того крепким сном.
Звон воды отозвался в ушах, чёрный зверь же стоял на носу лодки и помахивал хвостом, довольный тем, что сделал.
Не зверь, поняла она. Зверёныш.
— Вот, значит, как, братишка.
Она поднялась: надо звонить Герману Вайзонову, чтоб побыстрее запускал дело с сулевской башней, прямо сейчас.
Китти закончила с машиной через несколько дней. Объявив об этом во всеуслышание, потом она добавила Феликсу наедине:
— Всё, что можно было, я сделала. Хотя есть у меня подозрение, что она просто не заведётся в какой-то момент.
— Это из-за того обстрела?
— Необязательно. Она всё же не предназначена для таких перегонов.
Придирчиво оглядев неблестящие, но ровные чёрные бока Китти с невинным вопросом посмотрела на Феликса:
— Ну так, куда едем теперь?
Ускоренным ходом экспедиция выдвинулась в Сулево. Хорошо, думала Лаванда, Вайзонов сумеет это уладить. А что так случилось с глиной — даже к лучшему. Меньше амулетов и меньше хлопот теперь — удастся справиться раньше… Может даже, ещё до Нового года.
— Но куда вы поедете сейчас? — Таисия Булова скептически покачала головой. — Разве что есть варианты?
— Признаться честно, нет, — кивнул Феликс. — Мы собирались прикинуть уже в дороге…
— Ездить по незнакомым дорогам в праздники — сомнительная и накладная перспектива, — Булова сощурилась, посмотрела на него задумчиво. — Почему бы вам не остаться у нас хотя бы на Новый год? Земля не обрушится, если выедете на две недели позднее. В ратуше будет бал и много гостей. Я даже убедительно вас приглашаю.
— Нас — это меня и Китти? — уточнил Феликс. — Или всех нас?
— Конечно, всех, — улыбнулась Булова. — В ратушу приглашается любой, кто оказался в городе в эти дни, по какой бы то ни было причине, и так каждый год. Это наша каталёвская традиция.
— У вас и вправду сказочный городок, — заметил Феликс.
В эту неделю они зачастую просто гуляли по Каталёву и окрестностям все впятером — Сибилла прочно присоединилась к ним. Обсуждая всё один и тот же вопрос — куда же дальше? — они наперебой называли города — на север, к Камфе, на юг, к Шоржинску, на запад… да, конечно, на запад — перекрикивали, спорили друг с другом, смеялись, чуть не валялись в снегу — и знали каждый раз, что нагулявшись по усыпанному огнями шкатулочному городку, снова вернутся в молчаливый дом в лесу, будут сидеть у нагретой печки и отогреваться горячим чаем, изредка поглядывая с тревогой на нависшие звёзды за окном, и рассказывать друг другу чудесные истории, в которые никто из них уже не верил.
Китти почти не принимала участие в их спорах и на прогулках держалась несколько в стороне, но Феликс несколько раз ловил её на тихой умиротворённой полуулыбке. Он и не помнил, когда Китти последний раз улыбалась так — просто оттого, что ей было хорошо.
— Скажите, а это правда, что обязательно надо так? — недовольно обводя пальцем полукружие мела, проговорила Лаванда.
— Разумеется, нет, госпожа Мондалева, — Гречаев быстро проскользнул к её столу, бросил взгляд на напечатанный текст. — Но люди так привыкли — чтоб в Новый год к ним обращался правитель страны, из телевизора или радио, под бой курантов… Это уже своеобразная традиция, ничего больше. Тем более, это первый раз, когда с ними вы, а не кто-то другой… Если их не поздравить, боюсь, можно вызвать настроения почти панические. Впрочем, вы, конечно, всегда можете поступить на своё усмотрение.
Лаванда холодно отложила в сторону заготовленный для неё текст.
— Вам разве не надоело, когда только обещают из года в год? — пробормотала она. — Уж думается, я найду, чем поздравить их получше.
62
Директор Камфской обсерватории, Павел Иоаннович Чечёткин был человеком смелым и волевым — не зря же носил одну фамилию со знаменитым генералом Чечёткиным, что с остатками своей армии завёл врагов в непролазную трясину в Великую войну. И хотя Павлу Иоанновичу было уже за шестьдесят, а неприятности в последние дни сыпались будто из рога изобилия, он тоже не собирался сдаваться.