Дальний свет
Шрифт:
— Разве что предположить, что у них свой инсайдер, — небрежно бросила Китти, проходя мимо.
— Инсайдер… в смысле, кто-то из нас с ними на связи? — Рамишев испуганно на неё обернулся. Китти только невнятно повела головой.
— Ну что значит «из нас», что за бред ты несёшь! — выпалил Феликс, глядя на Рамишева. — Давайте тогда решать, кто втёрся в доверие и всех сдаёт, этого очень не хватало нашей маленькой гордой компании.
Сибилла испуганно посмотрела на него, но промолчала.
— Я просто, — смешался Рамишев, — хотел сказать…
Он обернулся туда, где стояла Китти, но она была уже совсем в другом месте.
— Нет, граждане, давайте серьёзно, — Феликс положил обе ладони на стол. — Кто-нибудь взаправду считает, что есть смысл подозревать кого-то из нас? Это надо прояснить до того, как мы отправимся.
(«Ключики», — Китти остановилась у него за спиной и протянула руку. Не оборачиваясь, Феликс передал ей ключи от машины).
— Нет?
Все напряжённо молчали, но кажется, уже созрел неслышный вздох облегчения.
— Ну вот и отлично. И хватит всяких глупостей, — Феликс откинулся было назад, вспомнил, что у лавки нет спинки. — Мы начали, кажется, с того, зачем выдвигаться в Черноводь… Это промежуточный пункт, не более. Оттуда мы, разумеется, поедем дальше. В какой-нибудь большой город, с людьми, телесвязью и всем, что причитается.
«Если они остались вообще», — подумал он, но на этот раз никто не озвучил его запретные мысли.
— Нам же разоблачать заговор, — добавил он тише. — Это ведь ещё никто не забыл.
Они с Китти столкнулись в дверях, несколько попыток разминуться не возымели успеха.
— Так, ладно, стой, — Феликс остановился, остановил её за плечи. — Что это за разговоры про инсайдеров? Зачем?
Она глядела спокойно и холодно.
— Я сказала про такой вариант как про принципиально возможный, ничего больше.
— Конечно, не больше. Просто развести всеобщую панику, что такого.
— Панику, положим, развёл ты.
— Не я поднял тему.
Китти на секунду прикрыла глаза:
— Скажи лучше, как мои ключи оказались у тебя.
— А ты не помнишь? — она мотнула головой. — Ты не помнишь, что ты собиралась ими сделать?
— Нет…
Её растерянный вид несколько даже удивлял.
— Ты правда ничего не помнишь?
— Ничего, — Китти покачала головой снова.
Он посомневался секунду, стоит ли говорить.
— В общем, сначала мне пришлось перерывать весь двор и искать ключи, потому что ты зашвырнула их фиг знает куда. Знаешь, нашёл. С трудом, но нашёл. Потом я отыскивал тебя, потому что ты урулила в лес, и я не знал, где ты… Ладно, забей, — он отстранился и махнул рукой. — Всё неважно. Давай уже выдвигаться.
77
Если бы действительно всё было неважно…
Они ехали бесконечно — утро, день и теперь, перед первыми сумерками. Снег даже сверкал немного на обочинах от проглянувшего солнца, впереди по трассе тянулись две взрыхлённые полосы: после минутной остановки Китти предложила внедорожнику ехать вперёд, сославшись на какие-то мутные причины, по которым чёрное авто не может двигаться быстрее. У Феликса мелькнуло в мыслях, зачем бы ей это понадобилось, но у него сейчас было слишком много вопросов, чтоб задаваться ещё и этим.
Он не любил, когда ему лгали, когда скрывали от него что-то или умалчивали. Да, в этом всё дело.
Нет, даже не так — но действительно сложно в чём-то доверять человеку, который, оказывается, недоговаривал все десять-одиннадцать лет вашего знакомства. Что у неё ещё за душой, очень интересно?
(Да нет, понял он, неинтересно. Не хочется).
Нет, подобное вполне понятно и здраво, когда речь идёт о естественных врагах и вообще о любой ситуации конспирации: умалчивал же он про Китти в разговорах с Лавандой. Да чёрт с ним, он бы понял и это — мало ли кому, в чём и по какой причине трудно признаться — но неужели она считала…
(И всё-таки, это не объясняет, почему органически неприятно сейчас находится с ней рядом).
Считала, что он настолько ограничен и настолько неспособен ничего понимать, что хотя бы как-то косо посмотрел на неё, если бы она сказала всё напрямик. Неужели можно было подумать…
(Похоже на то, как когда она служила у Нонине — подспудное ощущение чего-то чуждого и гадкого, хотя он понимал, что это та же Китти, что она своя до мозга костей. И хотя он всегда ждал их коротких встреч…)
Подумать, что он из тех, кто не разграничивает прошлое и настоящее, кто стал бы заморачиваться такими мелочами и кто не понимает, что человек и его кровные узы — это разные вещи.
(Не удавалось отделаться от этого чуждого, гадкого, будто оно налипало на неё, пока она сидела в кабинете Нонине, и она выносила его с собой, выходя наружу — так, что хотелось просто взять и стереть с неё всю эту мерзость, не дожидаясь лучших времён).
За это он ненавидел Нонине — уже лично. В том числе за это.
Он запутался в собственных мыслях и просто отставил их в сторону. Пройдёт как-нибудь само. Вот он привыкнет, и, наверно, пройдёт.
Стоял отличный весенний день, какими и должны быть весенние дни в четвёртый год студенчества: солнце лилось через стекло в маленькую аудиторию, и в воздухе плавно парили белесоватые пылинки. Если бы забыть, что обещали важную и не очень приятную новость, можно б было беспечно пригреться в солнечных квадратах, щурясь на свет. И если бы уже сообщили, тоже, наверно, было б можно, но само ожидание выматывало и заставляло бродить из угла в угол. В очередной раз измерив шагами расстояние между стенами, Феликс остановился. Уля, рядом с которым он сидел изначально, ничем не выказывал беспокойства и иногда только зыркал на приоткрытую дверь аудитории. Рамишев и Пурпоров за дальней партой болтали и смеялись чему-то между собой — видимо, отвлекаясь таким образом от тревожившего. Китти занималась тем же самым — на первом ряду она шепталась о чём-то со своими приятельницами.
Феликс просочился за их стульями, присел на парту позади. Тронул волосы Китти, убранные, как всегда, в высокий хвост.
— Можно?
Китти стянула резинку:
— Только не дёргай.
Волосы у неё были мягкие и как будто перетекающие, как непрозрачная чёрная вода. Заплетать в них косички можно было бесконечно. Феликс успел закончить три и заплетал четвёртую, когда дверь всё же открылась.
Девушка, ведшая у них сегодня, сама недавняя выпускница, была немногим их старше и слегка походила на цирковую обезьянку. Посчитав, видимо, своим долгом немедленно обнадёжить их, она подняла обе руки: