Дальний свет
Шрифт:
78
— Пей.
Феликс вручил ей стакан и таблетку и отошёл на полкомнаты, к окну.
Китти посмотрела на то и другое, явно не собираясь употреблять. Вместо этого глухо спросила:
— Зачем ты?
— Что зачем?
— Зачем возишься со мной? Внедорожник вполне увезёт четверых.
— Пей, — процедил Феликс, удерживаясь, чтоб не добавить чего-нибудь.
Китти какое-то время глядела на него исподлобья, затем всё же молча выпила аспирин. Феликс подошёл забрать у неё стакан.
— Ты додумываешь, чего не было, — он вновь отошёл к окну. — Да, я считаю, ты вполне могла рассказать мне раньше, раз уж мы друг другу доверяем. И да, меня это задело. Ничего больше.
— Неужели, — интонаций не прозвучало в её голосе, она только смотрела пристально и неотрывно. — То есть, если бы…
— Разумеется, что за вопросы!
Китти не обратила внимания.
— Если бы это было так… допустим, курсе на третьем, мы тогда уже встречались обильно. И вот в одну из встреч я и говорю: знаешь, я как-то забыла, а тут пришлось к слову — я ведь не Башева от рождения, правда, забавно? Как — продолжили бы дальше?
— Почему нет, — пробурчал Феликс, пожав плечами.
Китти покачала головой:
— Что-то мне подсказывает, ты бы и тогда нашёл себе подходящую причину, чтобы благородно возмутиться и чтобы я оставалась виноватой и в таком случае, — она перехватила его взгляд. — Нет? Только честно, Феликс. Совсем честно.
Он подумал было, но нет, совсем честно не получалось сейчас даже для себя.
— Давай потом об этом, когда выздоровеешь.
Китти торжествующе и мрачно улыбнулась, будто и так увидела его мысли.
— Ты же всегда меня ненавидел, — она смотрела в дальний угол. — Потому что, наверно, уже тогда чувствовал во мне что-то такое.
— Ты же знаешь, что это не так, — прервал Феликс.
— Ты знаешь, что так. Вспомни… Вспомни, как всё это было — все наши ссоры и размолвки. Ты всегда знал, кто я на самом деле, и ненавидел меня — как что-то совершенно отличное, неправильное, рушащее всё твоё красивое мировоззрение… Ты потому только и крутился рядом, что твой разум не мог смириться с этим неправильным… не мог понять, как вообще оно существует в мире.
— Хватит нести этот бред! — он неожиданно для себя ударил по подоконнику.
— Угу. Можешь ещё пощёчину влепить. Проходили уже.
Феликс замолчал.
— Китти, единственный раз, — он быстро подошёл, присел к ней на койку. — Нам было по девятнадцать лет.
— Да-да, и я действительно сказала гадость. Могу повторить.
— Ты же сказала, что извинила меня, — он осторожно взял руку Китти. — Я же просил прощения. Я же спросил, чего ты хочешь, если дать мне в морду в ответ тебя не устраивает. Ты ответила, что ничего… Ты знаешь, что я всё готов был сделать — всё что бы ты ни сказала?
Китти молчала и смотрела куда-то в неопределённом направлении.
Феликс подвинулся ближе:
— Хорошо, давай сейчас сделаю, если ты меня не простила. Чего ты хочешь?
Китти молчала.
— Чего ты от меня хочешь!? — сорвался он.
— Ничего. Я ничего не хочу, Феликс. Я вообще ничего не хочу, — она прикрыла глаза. — Дай мне лечь.
Он спешно встал, освобождая ей место, с тревогой проследил, как она устроилась на подушке.
— Ты в порядке?
— Да, просто прилягу. Устала.
Чутко прошелестели листья вишни. Сюда приближались.
Под прикрытием коры и ветвей легко было высматривать, кто пожаловал в сердце леса. На поляну вышла человечица — тонкорукая, не особо высокая, в красном маковом платье. Птицы при её появлении в тревоге сорвались с веток и умчались в чащу. Но она не заметила и, окинув взглядом поляну, уверенно направилась к вишнёвому дереву. Глупая — будто считала, что может что-то изменить в густо-вязком беге его потоков. Она, конечно, не видела, как сходятся за её спиной вековые вязы и как, едва вздымая почву, сползаются к поляне их толстые корни.
Пусть стражи безмолвны и стары — для врагов их злоба по-прежнему смертоносна. Они изничтожат любого, кто покусится на покой этого места.
Человечица остановилась и, будто услышав что-то, оглядела землю у себя под ногами. Правильно… только несколько поздно.
Что ж, она виновата сама.
Из записок Ньеэлии Форузы
Мы шли к морю втроём: Тесска, старик и я. Солнце ещё сияло жарко, но под пальмами уже были холодные тени. Дрожь пробирала, когда мы заходили в них.
Мне представлялась плохой их идея пойти вечером к морю, но я хотела сопровождать сестру и шла за ними на небольшом расстоянии. Старик казался мне нехорошим и немного опасным человеком, хотя я не знала о нём в точности чего-то дурного. Тесска была странно, болезненно привязана к нему, как и многие другие наши девушки. Так привязываются к соку тех листьев, что нельзя жевать, или постепенно он разрушит тебя изнутри.
Уже разливался закат, когда мы вышли к прибою. Море сегодня было неспокойно и бросалось гребешками волн на берег, как будто злилось. Мои спутники ничего не заметили и ушли дальше вдоль полосы пляжа. Я следовала поодаль. Песок, который здесь мелкий и совсем белый, был ещё тёпел. На нём расплывались сумеречные тени.
Неожиданно ветер переменился и ударил резко и холодно со стороны моря. Вместе с ним прилетело несколько маленьких светлых крупинок. Одни падали и исчезали в песке, но другие оставались в воздухе, к ним присоединялись новые. Белая смерть, вспомнила я, мне о ней рассказывала бабушка, которая видела её ещё маленькой девочкой. Я подхватила платок с плеч, порылась им с головой.
Старик протянул свободную ладонь (второй он удерживал руку Тесски) и поймал несколько крупинок.
— Это столь мило, — сказал он и улыбнулся.