Дальний свет
Шрифт:
Ночь пройдёт, и они приедут. Они обязательно приедут. Такое не обсуждается, и в укрытии из сна и сумеречного жара можно ждать сколь угодно долго, целую вечность…
Ночь заглядывала в широкое окно, и вдалеке, в тёмной сини мерцали чужие огни, и где-то шумели машины большого города. В кухне был зажжён неяркий свет, от него становилось тесно и тепло.
Лето ещё не закончилось, и мама Китти уехала в отпуск на море — впервые за долгое время. Они были одни здесь.
— Извини, меня, кажется, понесло куда-то, — пробормотал Феликс. Он сидел боком за столом, крепко сжимая пальцы, чтоб они не дрожали. — Ещё не ложился почти все эти дни… Пока похороны, всё такое… Наверно, тоже влияет.
Китти — на другом краю кухни она смешивала какао в большой чашке — обернулась:
— Всё хорошо сейчас. Ни о чём не думай.
И глаза у неё большие и тёмные — такие, что испивают, поглощают в себя без остатка любую могилу, любую агонию.
Хорошо, что можно никуда теперь не идти, сколько бы ни продлилась ночь, когда бы ни наступило утро.
— Я убью её, — отчётливо проговорил Феликс. Горло на секунду снова сжалось, но он справился на этот раз, только прервался немного. — Пусть там все болтают, что достаточно, чтоб она ушла по закону. Но я клянусь, я убью Нонине. Так или иначе.
Китти бесшумно приблизилась, поставила полную чашку рядом с ним на стол. Запахло шоколадом.
— Выпей.
Она уже собиралась отойти, когда Феликс судорожно вцепился в её запястье:
— Но ты-то — ты не исчезнешь? Ты же всегда будешь тут, правда?
За ночью пришёл рассвет.
Феликс стоял у раскрытого окна, по инерции всматриваясь в серовато-белую даль. Утро не принесло изменений, только сделало вещи виднее и отчётливей. Теперь он глядел и понимал только, что от них нечего ждать больше.
В глубине дома пробили старые часы. Наверно, Сибилла завела их, чтоб оживить немного жилище.
— Феликс? — негромко позвала Китти. — Кажется, всё.
— Что всё? — он сделал вид, что не понял.
— Кажется, меня записали.
— С чего ты так решила?
— Я слышала, как бьют часы.
Феликс помотал головой:
— Я слышал, как бьют те. Это не они.
— Тогда… — она прервалась, — почему я не могу вдохнуть. Нет воздуха.
— Это от простуды, — Феликс подошёл к её койке. — Хочешь, выйдем на улицу?
Китти качнула головой:
— Я не смогу сейчас подняться.
— Я тебя вынесу.
— Ты меня уронишь.
— Я тебя вынесу, — упрямо повторил Феликс.
Она чуть заметно усмехнулась:
— Не придуривайся, доходяга…
Глаза её закатились.
— Не вздумай! — Феликс рывком поднял её, поддерживая под плечи, но Китти уже не дышала.
Он обхватил её, потащил к окну — там ведь воздух, много свежего воздуха, хоть что-то должно сейчас помочь! Шаг… другой… она же совсем не тяжёлая, почему так трудно дотянуть её даже туда, на такое небольшое расстояние…
Добравшись с ней до окна, Феликс, как мог, приподнял её, облокотил о подоконник. В лица им теперь бил летучий холод, но Китти, казалось, не собиралась больше вдыхать его.
Придерживая её, Феликс замер рядом.
Ну, дыши, ну, пожалуйста. Что мне сделать, чтоб ты дышала?
Она недовольно посмотрела на зверя, снова — на стражей поляны, что обвили кольцами тело человечицы, и нехотя сделала знак рукой. Переплетённые корни выпустили добычу, опали и медленно, шипя, начали уползать обратно под землю. На минуту в почве, где они прошли, оставались глубокие борозды, но и те скоро исчезали — будто не было.
Она подошла чуть ближе, чтобы посмотреть на человечицу. Та была без сознания, но жива. Скоро придёт в себя.
Она развернулась к чёрному зверю — нет, зверёнышу, младшему двойнику.
— Только ради тебя, — сказала она строго.
Зверь фыркнул, ткнулся носом в её ладонь и умчался вдаль, сквозь чащу леса.
Протянулось несколько минут бесконечности — и ему показалось, что… Нет, не показалось: её и вправду стало легче поддерживать, когда Китти оперлась ладонями о подоконник. Она открыла глаза, несколько раз бесшумно и глубоко вдохнула.
— Всё? — Феликс отводил чёрные пряди, упавшие ей на лицо, они не держались за ушами и падали обратно. — Всё нормально теперь? Да?
Китти не ответила сразу, потом тихо и внятно проговорила:
— Кто-то отпустил меня.
Ночь брела мимо них далеко за окном, за полоской рассвета, за мелким наставшим утром — огромная и равнодушная, а потому не желавшая зла: ей было не до жизни столь мелких существ. Бездонно-чёрная, она шла над покинутым миром, где только лёд и вечные снега, и где свирельщик из старой сказки никак не заканчивал своей древней колыбельной, и за ним тянулись олени и волки, песцы и белые зайцы; они двигались вместе по краю бессрочной зимы, но не знали, куда и зачем. В небе же замёрзшие белые звёзды светили тем, кто остался ещё в этом мире.
— Должно было быть сейчас, но кто-то меня отпустил, — задумчиво повторила Китти.
Феликс всё ещё аккуратно поддерживал её. Осторожно прижался сильнее:
— Не делай так больше. Никогда так больше не делай.
81
Он с наслаждением стянул промокший плащ, отметил, что в квартире тепло и вообще неплохо: Вайзонов держал всё на уровне, хотя сам редко тут появлялся. И уж по крайней мере, здесь можно было поговорить без опасений: в нейтральности прежде нейтральных территорий теперь возникали большие сомнения.
Вайзонов с доброжелательной безучастностью смотрел, как он неспешно располагался в кресле. Видимо, и сам — редкий случай — не торопился.
Он мельком заглянул в журналы на столике рядом, заговорщически улыбнулся:
— А между прочим, у меня хорошие новости.
— Так.
— Шелетов нашёл их!
— Да ладно, — без особого удивления произнёс Вайзонов.
— Почти у крайнего севера. Прослушивал линии и перехватил разговор — так что по крайней мере два номера у нас есть. Правда, в какой-то момент они разделились: один остался на месте, второй продвинулся на довольно порядочное расстояние… Но затем все воссоединились. Не могу предположить, что это было — может быть, разведка.