Дань саламандре
Шрифт:
Снова спать? Ну, спи.
Какая разница. И вот, кстати, что тебе снится. Тебе снится, милая барышня, что ты меня спрашиваешь – ну, например, да? – ты меня спрашиваешь: за каким чертом она сбавила себе возраст? Вот тут-то и кроется, так сказать, зерно... курочка все зернышки – кудах-тах-тах...
Сама-то не догадываешься? Не догадываешься совсем?
Да ты спи, касаточка, спи... Беспечальному сердечку-то сон сладок...
А печальному-то – вдвойне... Грозен сон, да милостив Бог...
Хотела она ребеночком при тебе побыть... Ребеночком,
Ну нынче-то получше будет: они ее в Швейцарию к замужней сестре задумали сбагрить-отправить. Матушка, матушка, что во поле пыльно... Та-то краля хоть младше, да зато интересы у ней более трезвого порядка, да... Ну, подложит она ее там, сеструху старшую-то, дуру непутевую, под денежный-то под швейцарский мешок... С умо-о-ом подложит... Сударыня-матушка, что во поле пыльно... А топиться там одно приволье: Женевское озеро – это уж всяко поглубже, чем Крюков канал... Тятя, тятя, наши сети притащили женский труп...
Просыпайся, просыпайся, хватит, хватит, хватит спать...
Детки, в школу собирайтесь, молочка давно уж нет... Кушай тюрю, Яша, интеллигентный человек должен есть всё, что ему дают. Хорошо поспала? Во-о-от так... потягу-у-ушечки-растушечки... Ну, пойдем дальше...
Последнее, самое распоследнее. У нее сегодня день рождения, да. Тридцатничек, так сказать. Та-та какой-то жизни цвет, ужель мне скоро тридцать лет. Мне-то еще не скоро (если с конца считать, хе-хе), а ей, вишь, – уже. В жизни ра-а-аз быва-а-е-ет три деся-а-а-тка ле-е-е-ет! Да просыпайся же ты! Ох, вода моя, водица, до-о-обрая моя сестрица, ты омой меня до дна, отгони остатки сна... Отогнала? Иль еще одно ведро ледяной водицы выхлестнуть тебе на темечко-то? У нас тут это уме-е-еют... Есть такие заправские мастера, что куды там с добром... Да: так вот, значит, день рождения... Стулья расставлены, свечи заправлены в празд-нич-ный пи-рог! Она ведь – знаешь, чего попросила у заведующего-то? Она и говорит... Она и говорит... Она и говорит... Она и говорит...
Ох, а можно мне еще поспать... хоть минуточку... не выдержу я пыточку-то... душа из меня вон... Не ровён час, конёчки-то склею...
Поспи, касаточка... Лунные поляны... ночь, как день, светла... Сон что богатство: чем больше спишь, тем больше хочется... Баю-бай...
Раунд двенадцатый
...И вот глаголет твоя подруга-шалашовка, простите, архангелы, – и вот глаголет-камлает она заведующему Седьмым стационарным отделением Второй городской психиатрической больницы, профессору Крестовоздвиженскому Владимиру Порфирьевичу:
«Профессор ты мой, батюшка роди-и-имый! Не дари ты мне на день моего рождения ни золотой и серебряной парчи, ни мехов черного соболя, ни жемчуга бурмицкого, а пригласи-примани ты подругу мою сапфическую, аполлоническую, фармазонско-амазонскую – в терем твой скорбный, во хоромы твои эскулапские – одним бы глазком на нее взглянуть!..»
А-а... а-а... баю-бай... Спи, ласточка, спи... Пришел сон из семи сёл, пришла лень из семи деревень...
Но наш-то старый дурак – ни в какую. Уперся рогом, и всё тут.
А она, непутящая, разрюмилась пуще прежнего – и ну в плач-стон:
«Профессор ты мой, батюшка роди-и-имый! Не дари ты мне на день моего рождения ни золотой и серебряной парчи, ни черных мехов соболя сибирского, ни янтаря из моря Алатырского, ни ожерелья жемчуга бурмицкого, ни даже золота венца самоцветного, а пригласи-примани мою подругу закадычную, горемычную, от-всех-прочих-отличную – в терем твой скорбный, во хоромы твои эскулапские – одним бы глазком на нее взглянуть!..»
Ну а маразматик наш профессорствующий, Геморрой наш Геморроевич Крестовоздвиженский, ясное дело, вдругорядь отрицательную резолюцию знай накладывает.
Ходит сон да по сенюшкам... ох... дрёма да по новым... Чую, где ночую, да не знаю, где сплю... Спи, касатушка... поспи, моя бедная...
Тут пуще прежнего разнюнилась красна девица, пациентка наша эксклюзивная: в пол в позахезанный челом бьет-убивается, руками во стены, аки подраненная-плененная птица-лебедица, колотится, горючими слезами умывается:
«Профессор ты мой, батюшка роди-и-имый! Не дари ты мне на мой день рождения ни золотой и серебряной парчи, ни черных мехов соболя сибирского, ни янтаря из моря Алатырского, ни ожерелий бурмицких, ни лугов заливных яицких, ни смарагдов рифейских и колумбийских, ни венца самоцветного, ни тувалета хрустального, ни даже – хрен бы с ними! – аленька цветочка и даже самого Царствия Занебесного, а пригласи-примани подругу мою неизменную, незаменную-неподменную, ни-с-кем-не-сравненную – в терем твой скорбный, во хоромы твои эскулапские, асклепские, знахарские – одним бы глазком на нее взглянуть!..»
Ну, тут уж наш Геморрой Горыныч...
А она-то уж зелье то приворотное – ох, жестокое, наоборотное – один черт знает, что там она с ним насобачила...
Баю-бай, моя кукушечка... Баю-бай, моя ласковая... Ох, баюшки-ба-а-а-а-ай... Вещий сон не обманет... Сон правду знает, да не враз покажет...
Да, кстати: ты занималась полностью выдуманными делами. Слышишь? Ты прожила несуществовавшую жизнь.
Глава 9.
Сретенье
Снова коридоры. Мне не объяснили, как отсюда выйти, но я знаю сама: надо идти только прямо.
И это дается мне без труда. Потому что другого пути нет.
Каждый отсек коридора в пятнадцать-двадцать шагов заканчивается решеткой. Ее дверь отпирает мне призрачная фигура в марлево-белом, которая беззвучно сопровождает меня. Я вступаю в следующий отсек коридора. Призрак в грязноватой марле, лязгая металлом, запирает за мной дверь. И снова отсек, пара шагов, снова решетка, снова дверь в следующий отсек.
Анфилада.
Отсеки я не считаю.
Просто знаю, что назад идти нельзя, да и невозможно: это двери-клапаны без обратного хода.
Движение неукоснительно одностороннее.
Меня немного тревожит срединный участок отсека, когда я нахожусьмежду дверью выпустившей – и той, что должна впустить.
Тогда мне ясно видно, что я – в клетке.
Когда находишься вблизи решетки непосредственно, это ощущается не так сильно.
Итак, я перехожу из клетки в клетку.