Даниэль Друскат
Шрифт:
Крюгера я сбрасываю со счетов, старик изжил себя, как изжило себя время, породившее его.
Ну а Штефан? Нет, он не воспользовался моим молчанием, хотя я упомянул его имя и занес в протокол, Штефан, мол, знал кое-что, он сжег документ. С меня это вину не снимает.
Я слишком долго молчал, вот в чем моя вина. Мне придется ответить за все одному.
Глава четвертая
1.
«В то время я считала твоего отца способным на все, — сказала Ида, — даже на убийство!»
В знак утешения она слегка шлепнула Аню по руке.
Аня знала, что в разговорах Ида перескакивает с одного на другое, знала, что в мыслях у нее иногда творится путаница, что она способна нести чепуху, девчонка и сама частенько посмеивалась над чудаковатой фройляйн, однако сейчас она испугалась. Аня отвела со лба прядь волос и направилась к велосипеду, стоявшему у забора. Выезжая со двора, она оглянулась и увидела в окне лицо Анны, белой маской застывшее на черном фоне. «Вот так же, — подумала Аня, — стояли сегодня утром Хильда и Штефан и глядели на меня с такими же неподвижными лицами». Девочке стало не по себе, и она поспешила выбраться со двора.
2. Дорога шла вверх по холму, и Ане пришлось нажать на педали. Она почти одолела подъем, уже видела вдали перед собой дома Бебелова, как вдруг спустила задняя шина. Этого еще не хватало!
Аня в сердцах швырнула велосипед в придорожную канаву и полезла на четвереньках по косогору, шедшему вдоль шоссе. Там среди запыленных зарослей пижмы она опустилась на землю.
Неужели придется вернуться? Может быть, ее подвезет какая-нибудь грузовая машина? Обычно ей не приходилось долго упрашивать водителей. Но что дальше? Возвращаться домой, в деревню? И это сейчас, когда она почти уверена, что отец замешан в какой-то грязной истории?
Он пришел с края света с насмерть перепуганными людьми, сказала Анна, а потом в Хорбеке произошло что-то ужасное, чуть ли не преступление. Почему старуха закрыла лицо черным платком, словно охваченная внезапным страхом. А Ида? Ида рассказывала самые невероятные вещи.
Иногда преступления раскрываются лишь много лет спустя. Однажды давным-давно кто-то убил и ограбил одинокого путника, тело убийца закопал у дороги. Никто не хватился путника, но весной (она читала об этом в одной балладе под названием «Цветок тюльпана» или что-то в этом роде), весной на этом месте из луковицы тюльпана, которую покойник сжимал в руке, вырос красный, как кровь, цветок. По этому цветку и обнаружили убитого, а затем нашли убийцу.
Обнаружили через год. Бывает, это продолжается дольше. Но
Но Анна ведь в самом деле струсила, факт, она испугалась. А что, если отец все-таки виноват? Что тогда? Что будет с ней? Что будет со школой? В интернат у нее и так нет особой охоты идти. А институт? Неужели ей откажут в приеме? Есть ведь тысячи других, у которых родители лучше. Как же было с той девушкой из Каролиненхофа?.. Ее не приняли в спецшколу из-за того, что отец у нее был фанатичным сектантским проповедником, а училась-то ведь она на одни пятерки. Значит, есть, значит, такое бывает и у нас: роковое стечение обстоятельств? Но разве могут дети отвечать за своих отцов? Как же тогда бороться, как утвердить себя?
Нет, в Альтенштайн она не вернется. С тех пор как она убежала от Анны и Иды, ее преследует мысль, будто ей суждено носить на себе клеймо: это дочь того самого Друската, которого забрали, избегайте ее. Неужели и мать жила с таким клеймом?
В этот по-летнему солнечный день Аня сидела среди пижмы, травы и порхающих разноцветных бабочек, ее терзали мрачные мысли. Ей казалось, что столь одинок и заброшен не бывал еще ни один человек, столь потерян среди всех тех, кто продолжал беззаботную жизнь.
Мимо проезжали машины, грузовики и трактора. Водители изредка бросали на нее взгляды, считанные секунды — и все исчезало. То были другие люди, она лишь на миг привлекала их внимание, они тут же о ней забывали, никто и не догадывался о ее страхах.
Ане вдруг захотелось спрятаться; она бросилась на землю и уткнулась лицом в траву.
Но мысли продолжали тесниться в голове, она думала: «Отец, наверное, чувствует себя в эту минуту так же сиротливо, как я. Он не должен страдать в одиночестве, ведь у него есть я. Надо разузнать, в чем его обвиняют, где можно с ним встретиться, увидеть его, протянуть руку помощи. Не нужно ни о чем спрашивать, не надо ничего говорить, ни слова упрека. Виновен он или нет, я его дочь, и он единственный человек на свете, которого я люблю».
От этой мысли Аня вновь ощутила прилив сил. Она не умела долго жалеть себя, она была слишком молода и жизнерадостна. Ей хотелось помочь отцу, но сначала надо добраться до Бебелова.
Вскочив с травы, Аня стала спускаться вниз. Но вдруг остановилась, уперев кулаки в бедра.
На обочине дороги на корточках сидел Юрген Штефан и возился с велосипедом.
— Опять ты здесь.
— Ты задумалась, я не хотел мешать, — сказал он, взглянув на нее с ухмылкой, — дай, думаю, лучше сделаю полезное дело. Хорошо, что я за тобой поехал, у тебя нечем даже камеру заклеить. Сейчас починим.
Аня села рядом, стараясь принять по возможности грациозную и в то же время полную достоинства позу. Это было непросто: ноги у нее длинные, а юбка — короткая, но все-таки сидеть было лучше, чем стоять, привлекая к себе беззастенчивые взгляды этого назойливого юнца.
— Благодарю, — произнесла она несколько преувеличенно нелюбезным тоном. В действительности же она обрадовалась ему и почувствовала облегчение.
— Старухи что-нибудь знали? — спросил юноша.
Аня покачала головой, сорвала стебелек и, играя им, сказала: