Даниэль Друскат
Шрифт:
Ирена познакомила мужа с фрау Мальке, Бернингер, Грот и Хинцпетер, толстуха хозяйка представилась сама: ее, мол, зовут Цизениц с парома. Затем женщины по примеру Ирены стали представлять своих мужей. И было очень смешно, когда они просто говорили:
«Это мой».
Они произносили эти слова со скромной гордостью или смущенным шепотом: все зависело от состояния, в котором пребывал представляемый. Кое-кто из мужчин, к сожалению, уже хватил через край. Цизениц, например, следил за церемонией знакомства, уже слегка обалдев и вытаращив
«А это мой, — горько воскликнула она. — Ах, с каким бы удовольствием я его поменяла!»
При упоминании об обмене Цизениц протестующе задергался на вытянутой руке своей супруги. Он тоже с удовольствием поменялся бы, пропищал Цизениц, сию же минуту. Фрау Цизениц саркастически захохотала и крикнула:
«Ах ты, сморчок сушеный! Да кому ты нужен?»
Она бросила Цизеница и подхватила поднос с жарким. Обессилел ее супруг, жаловалась она, не помогает и то, что она такая прекрасная кулинарка. Пожалуйста, пусть господин председатель и его супруга сами убедятся. И, обратившись к гостям, она воскликнула:
«Прошу угощаться!»
Ей не пришлось повторять дважды. Гости, напуганные появлением председателя, теперь словно почувствовали, что все улажено. Зельма Цизениц отделалась шуткой, председатель от души посмеялся, стало быть, можно как следует приналечь на еду. Первое время слышны были лишь аппетитное чавканье, стоны наслаждения и скрежет ножей и вилок. При этом особенно усердствовали женщины, в присутствии Друскатов им хотелось как можно изящнее обращаться с приборами, что, правда, давалось не без усилий. На какое-то время видны были лишь жующие челюсти да склоненные над тарелками головы.
Так продолжалось до тех пор, пока Друскат не спросил:
«А по какому поводу праздник?»
Звон и скрежет постепенно смолкли, челюсти замедлили свою работу, а головы еще ниже склонились к тарелкам. Друскат не понял, в чем дело.
«Что, не вкусно? Прекрасное жаркое, — сказал он, — просто великолепное».
Он повернул голову к Цизениц, и на сей раз хозяйка дома приняла комплимент и ответила любезным кивком. Он в самом деле не врал и ел с удовольствием, да и молодой жене еда как будто пришлась по вкусу.
«Какой-нибудь особый повод для торжества?»
На этот раз вопрос Друската был обращен к хозяйке дома.
«Ах, господи!»
Фрау Цизениц засмеялась было своим булькающим смехом, но вдруг умолкла и благовоспитанно прикрыла рот рукой, словно неприлично рыгнула в изысканном обществе. Тем временем ее супруг решил воспользоваться случаем и хотя бы частично расквитаться за унижение. Он посмотрел на председателя таким пронзительным взглядом, что тому пришлось отвести глаза в сторону. В Альтенштайне, заявил он, особых поводов для веселья не требуется или, иначе говоря, повод для праздника всегда найдется, сегодняшнее торжество,
«Согласен», — сказал Друскат и спросил, нельзя ли купить в этом доме выпивку.
Хозяйка, разумеется, тут же об этом позаботилась, она сделала знак супругу, и тот принес две большие бутыли самогонки. Этого достаточно? Друскат кивнул, тогда он еще не знал аппетитов альтенштайнцев. Налив каждому, он поднял свой стакан.
«Только без речей, — брякнул Бернингер. — У нас в Альтенштайне перебывало много председателей, все умели здорово пить и красиво говорить, только вот ни одному не удалось у нас продержаться».
«Да, да, — с усмешкой ответил Друскат, — вы всех их согнули в бараний рог».
Мужчины захохотали. Смех их звучал одобрительно, видно, новый-то — парень не дурак, знает, что его ждет в Альтенштайне. Они вдруг выросли в собственных глазах. Пусть они не самые передовые в округе, но ребята, кажется, что надо, недаром перед ними все пасовали. Конечно, о них рассказывают всякие страшные истории, что Альтенштайн, мол, захолустная деревенька, что там, мол, до сих пор водятся блуждающие огни. Но и здесь можно найти утешение — они подняли стаканы.
«Правда, — воскликнул Бернингер, — лучше уж захлебнуться в шнапсе, чем в болоте».
«Ведите себя как следует, — прикрикнула на разбушевавшуюся компанию жена дояра, — а то человек подумает, что попал к разбойникам».
Дояр с презрением отмахнулся от супруги — пусть помолчит. Не спеша он подошел к Друскату и, доверительно положив ему руку на плечо, спросил:
«А у тебя тоже рыльце в пушку, браток?»
«Ты это о чем?»
Мальке оттянул пальцем нижнее веко и сказал:
«Что-то ты натворил, иначе бы сюда не сослали».
Друскат покачал головой и осторожно отстранил наглеца. Потом он все-таки произнес речь:
«Знаете, что бы я ни сделал в Хорбеке хорошего или плохого, вас это не должно интересовать. Я тоже не стану допытываться, чем вы тут занимались в Альтенштайне. Пусть все будет предано забвению. Ведь почти у каждого человека есть на душе поступок, о котором ему не хочется вспоминать. С этого дня мы начнем сначала, все вместе. Начнем работать лучше, чем раньше. Вот что привело меня к вам, вот почему я сюда приехал. Добровольно... Никто меня не высылал».
«Агитаторов мы уже навидались», — выкрикнул Бернингер.
Друскат встал за стулом Ирены и обхватил ее тонкое личико. Она откинулась назад и прислонилась головой к его груди. Женщин эта сцена тронула, их мужья с ними так никогда не обращались.
«Я привез с собой жену и ребенка, — сказал Друскат. — Мы не просто хотим поселиться в вашей деревне, мы хотим чувствовать себя дома среди вас, среди людей, которые не подсиживают друг друга и не держат камень за пазухой».
Ирена стиснула его руки.