Данте в русской культуре

Асоян Арам Айкович

Под иго легкое склони послушный мир,Ты, кто теней расторг вереи!Будь новый Демиург! Как Дант или Омир,Зажги над солнцем Эмпиреи!

Эту теорию Вяч. Иванова можно было бы признать метафорическим изъяснением различно обобщающего, но однородного, типологически единого искусства, если бы ее автор не руководствовался принципами религиозного сознания. Причем под религией имелось в виду не какое-либо определенное содержание религиозных верований, но «обязывающая» форма самоопределения личности в ее отношении к миру, как «к великому целому» [567] . Для Иванова, в отличие от Брюсова и других, кто использовал символ как «метод условной объективации чисто субъективного содержания» [568] , символизм был не школой, а мироотношением. «Символизм в этом смысле, – заявлял Г. Чулков, – кладет свою печать на всемирную литературу всех веков» [569] . Это не значит, говорил он, что искусство всегда символично, но это значит, что в разные эпохи появляются поэты-символисты и поддерживают преемственную связь, как бы через века протягивая дружеские руки. На путях такого символизма – Софокл, Ибсен [570] . Об этом же писал и Вяч. Иванов. Начиная статью «Экскурс: о секте и догмате», он отмечал: «Итак,

Данте – символист! Что же это значит в смысле самоопределения русской символической школы? Это значит, что мы упраздняем себя как школу» [571] . Между тем русский символизм все же оставался школой, так как он, в отличие от средневекового символизма Данте, не был органичным своей эпохе, не вырастал на почве миросозерцания, единственно полно выражающего свое время.

567

Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 175, 178.

568

Там же. С. 301.

569

Чулков Г. Наши спутники: Сб. статей. 1912–1922. M.: Н. В. Васильев, 1922. С. 102.

570

Там же.

571

Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 160.

По мнению Иванова, символическое мироотношение предполагало в переживании художника «свободное и цельное признание реальных ценностей, образующих в своем согласии божественное всеединство последней Реальности…» [572] Оно намечало непереходимую черту между эстетикой символизма и эстетическими ересями, как называл Иванов «идеи общественного утилитаризма» и концепцию «искусства для искусства». Правое эстетическое исповедание, утверждал он, имеет своим заданием не пользу, а тайну человека: «Человек, взятый по вертикали, в его свободном росте в глубь и высь» – единственное содержание искусства; вот почему «религия всегда умещалась в большом и истинном искусстве, ибо Бог на вертикали Человека» [573] .

572

Там же. С. 137.

573

Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 163.

Это замечание Вяч Иванова побуждает обратиться к проницательному наблюдению М. М. Бахтина над построением образа мирав «Божественной комедии». Данте, писал исследователь, «строит изумительную пластическую картину мира, напряженно живущего и движущегося по вертикали вверх и вниз: девять кругов ниже земли, над ними семь кругов чистилища, над ними десять небес. Грубая материальность людей и вещей внизу и только свет и голос вверху. Временная логика этого вертикального мира – чистая одновременность всего (или „сосуществование всего в вечности“). Все, что на земле разделено временем, в вечности сходится в чистой одновременности сосуществования. Эти разделения, эти „раньше“ и „позже“, вносимые временем, несущественны, их нужно убрать, чтобы понять мир, нужно сопоставить все в одном времени, т. е. в разрезе одного момента, нужно видеть весь мир как одновременный. Только в чистой одновременности, или во вневременности, что то же самое, может раскрыться истинный смысл того, что было, что есть и что будет, ибо то, что разделяло их – время, лишено подлинной реальности и осмысливающей силы. Сделать разновременное одновременным, а все временно-исторические разделения и связи заменить чисто смысловыми, вневременно-иерархическими разделениями и связями» [574] – таков формообразующий принцип мира в «Божественной комедии», где, как известно, предметом всего произведения с точки зрения аллегорического смысла является человек [575] . По воле Данте его душа обнажается в своих крайних пределах: от дьявола до божества.

574

Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Иследования разных лет. М.: Худож. лит-ра, 1975. С. 307–308. Ср.: «Основные персонажи Данте проходят перед глазами зрителя не в их исторической, а логической последовательности. Отясюда впечатление, что люди извлечены из исторического ряда и поставлены на свои места по своим проступкам и заслугам». – Алпатов М. В. Итальянское искусство эпохи Данте и Джотто. М.; Л.: Искусство, 1939. С. 93.

575

Данте Алигьери. Письмо к Кан Гранде делла Скала // Данте Алигьери. Малые произведения. М.: Наука, 1968. С. 388.

Особенности временной конструкции «Божественной комедии» объясняются представлением о неподверженном становлению сакральном смысле бытия. В средневековом сознании история человеческой души изоморфна истории мира [576] , которая уже известна и завершена. Мы находимся, говорил Данте, в предельном возрасте нашего века и с уверенностью ожидаем свершения небесного движения [577] . В средневековом умозрении время всемирно-исторической драмы принадлежит богу, а человек мыслится в рамках параллелизма «малой» и «большой» вселенной [578] .

576

См.: Ад, XIV, 106–111. Возраст критского старца символизирует человечество и его историю.

577

См.: Пир, II; 14. В этих словах выражается вера, что наступила последняя в жизни человечества пора и что близок неотвратимый Страшный суд.

578

Бицилли П. Указ. соч. С. 96, 103; Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М.: Наука, 1972. С. 52 и ел.

Нельзя сказать, что подобные посылки были чужды «обновленному» религиозному сознанию Вяч. Иванова. Истинная мистика, убеждал он, всегда едина в своих достижениях и своих познаниях сверхчувственной реальности [579] . Доверие к водительству Духа, о чем писал он в программной статье о символизме [580] , определяло характер и его стихотворного творчества, и его эстетики. Иванов не сомневался, что

Природа – символ, как сей рог.Она Звучит для отзвука; и отзвук – Бог.Блажен, кто слышит песнь и слышит отзвук.«Альпийский рог»

579

Иванов Вяч. По звездам. С. 350.

580

Там же.

Будущее представлялось

ему «как абсолютное будущее религиозной эсхатологии, не как историческое будущее, строимое самим человеком» [581] . Отсюда двухмерность и вневременные ритмы в его поэзии. Размышляя о ней как об источнике интуитивного познания и о символах как средствах проникновения в тайну, он писал: «Поэзия – совершенное знание человека и знание мира через познание человека» [582] . В этой формуле вряд ли кто сыскал какую-либо ущербность, если бы ее автор не имел в виду «человека, взятого по вертикали», т. е. его внеисторическое и внесоциальное содержание. По мнению Иванова, такой человек и был предметом «ознаменовательного» искусства Средних веков, образец которого являла поэма Данте [583] .

581

АверинцевС.С. Указ. соч. С. 184.

582

Иванов Вяч. По звездам. С. 350.

583

См.: Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 257–258.

Однако ее художественный мир неизмеримо сложнее «ознаменовательной» поэзии. Продолжая разговор о формообразующих устремлениях автора «Комедии», Бахтин отмечал: «…в то же время наполняющие (населяющие) этот вертикальный мир образы людей – глубоко историчны, приметы времени, следы эпохи запечатлены на каждом из них. Более того, в вертикальную иерархию втянута и историческая и политическая концепция Данте, его понимание прогрессивных и реакционных сил исторического развития (понимание очень глубокое). Поэтому образы и идеи, наполняющие вертикальный мир, наполнены мощным стремлением вырваться из него и выйти на продуктивную историческую горизонталь, расположенную не по направлению вверх, а вперед… Отсюда исключительная напряженность всего Дантова мира. Ее создает борьба живого исторического времени с вневременной потусторонней идеальностью… Но самая эта борьба и глубокая напряженность художественного разрешения ее делают произведение Данте исключительным по силе выражения его эпохи, точнее, рубежа двух эпох» [584] .

584

Бахтин М. М. Указ. соч. С. 307–308.

Мир «Божественной комедии» имеет еще одну немаловажную особенность. На пути своих странствий Данте сообщает встречным земные вести, берется передать приветы их живым друзьям. Так время как бы обретает способность к движению вспять. В третьем круге ада тень Чакко, словно учтя эту возможность, молвит поэту:

Но я прошу: вернувшись в милый свет,Напомни людям, что я жил меж ними.Ад, VI, 88–89

Возвращение Данте из запредельного мира свидетельствует о том, что время может изменить обычное направление. Тема возврата времени, течения времени навстречу себе неоднократно встречается и в стихах Вяч. Иванова:

Бессмертие ль? О том ни слова,Но чувствует его тоска,Что реет к родникам былогоВремен возвратная река [585] .…И вспять рекой, вскипающей со дна,К своим верховьям хлынут времена [586] .

Вместе с тем дантовская ситуация «антивремени» складывается в пределах традиционной для христианства картины посюстороннего и потустороннего, в общем единого мира [587] , в то время как у Иванова мысль о возвратном времени и неожиданнее и сложнее. «Антивремя» интерпретируется как внутреннее время души, углубляющейся в себя и постольку выходящей из «внешнего» времени истории [588] . Говоря о повороте художника-символиста к новому мировосприятию, Вяч. Иванов заявлял: не темы фольклора представляются нам ценными, но возврат души и ее новое, пусть еще робкое и случайное прикосновение к «темным корням бытия» [589] . В его понимании это событие, совершающееся в глубинах мистического сознания, личное по осуществлению и сверхличное по содержанию, должно утвердить художника в проявлении истинного бытия в бытии относительном и изощрить интуитивное познавание, т. е. то внутреннее зрение, которое Данте, вспоминал Иванов, именовал «духами глаз» – spiriti del viso [590] . В свой второй сборник стихов «Прозрачность», в самом названии которого заключена аллюзия на способность умозрения пройти сквозь текучее и увидеть пребывающее, поэт включил стихотворение «Gli spiriti del viso»:

585

Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель: Foyer Oriental Chretien, 1979. T. 3. С. 518.

586

Иванов Вяч. Человек. Париж: Дом книги, 1939. С. 64.

587

См.: Ад, IV, 52–63. VIII, 124–127, где передается апокриф о посещении ада самим Христом.

588

Аверинцев С. С. Указ. соч. С. 182.

589

Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 285.

590

Там же. С. 315. Ср. с дантовским: «Направь ко мне, – сказал он, – взгляд / Духовных глаз, и вскроешь заблужденье / Слепцов, которые ведут других». Чистилище, XVIII, 16–18.

Хоть преломлен в их зрящих чашах свет,Но чист кристалл эфироносных граней.Они глядят: молчанье – их завет.Но в глубяхдали грезят даль пространней.Они – как горный вкруг души туман.В их снах правдив явления обман.И мне вестят их арфы у порога,Что радостен в росах и солнце луг;Что звездный свод – созвучье всех разлук;Что мир – обличье страждущего Бога [591] .

В художественной практике и теоретических выступлениях Иванова мысль о внутреннем зрении была одной из самых сущностных для програмы нового искусства, пафос которого заключался в «откровении того, что художник видит как реальность в кристалле низшей реальности» [592] . Таким образом, концепция внутреннего зрения сочеталась у провозвестника современной ознаменовательной поэзии, принимавшего мир как «обличье страждущего Бога», с принципом «верности вещам»:

591

Иванов Вяч. Прозрачность. М.: Скорпион, 1904. С. 107.

592

Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 281.