Данте в русской культуре

Асоян Арам Айкович

М. Л. Андреев, автор обзора «„Божественная комедия“ Данте в зарубежной критике 1970-х годов» видит новизну дантологической критики этих лет в том, что исследователи сосредоточили свое внимание на литературных достоинствах дантовской поэмы, отказываясь толковать ее как некую богословскую «сумму» [940] . Прецеденты такой стратегии в изучении «Божественной комедии», конечно, были и раньше. Уже в XVI веке изучением языка и стиля великого флорентийца профессионально занимался П. Бембо [941] . Традиция подобных исследований была прервана классицизмом. XIX век возвращался к ней с немалыми усилиями благодаря работам К. Витте, Г. Бланка, Э. Мура… В этом ряду ученых был и Александр Веселовский с его «гелертерской», по словам А. Н. Пыпина, манерой, которая, по мнению автора, служила барьером широкому интересу к трудам ученого. «Его исследование, – писал Пыпин, – есть чрезвычайно любопытный опыт проникнуть в древнейшие отношения европейской, и в том числе славянской и русской, культуры, – проникнуть

не путем поэтической идеализации, а с реальными историческими фактами в руках. И здесь опять приходится жалеть, что исключительно гелертерская форма [напр. слишком лаконические указания источников, не переведенные цитаты (иногда в две-три страницы) греческие, румынские, средненемецкие и старо-французские и т. п.] делает его труды малодоступными для обыкновенных читателей…» [942]

940

Андреев М. Л. «Божественная Комедия» Данте в зарубежной критике 1970-х годов (обзор) // Современные исследования по литературе Средних веков и Возрождения. М.: ИНИОН, 1979. С. 105.

941

См: Dante: the critic heritage, 1314 (?) – 1870 / Ed by M. Caesar. – L.; N. Y: Routledge, 1989. P. 228–240.

942

Пыпин АН. История русской этнографии: В 2 т. T 2. СПб.: М. М. Стасюлевич, 1891.С. 272.

Сам Веселовский воспринимал «гелертерскую» манеру как необходимое условие изучения истории литературы, осознанной «…как целое, имеющее свое определенное развитие во времени, свое русло, уследимое в сети притоков и разветвлений, свою законность в последовательной смене поэтических родов, в истории стиля, эстетических воззрений и сюжетов. Понятая, таким образом, как своеобразный организм, – писал Веселовский, – она не только не исключает, но и предполагает пристальное, атомистическое изучение какой-нибудь невзрачной легенды, наивной лирической драмы, не забывая ради них Данта и Сервантеса, а приготовляя к ним» [943] .

943

Веселовский А. О романо-германском кружке в Петербурге и его возможных задачах // Веселовский А. Избранные труды и письма. С. 126.

Как показало время, Веселовский остался почти один на этом направлении литературоведческой науки. Его судьба несколько напоминает судьбу Андрея Тарковского, чей гений ни у кого не вызывает сомнений, но молодые режиссеры вынуждены признать, что замедленное течение времени в фильмах признанного художника кажется им искусственным, вступающим в конфликт с темпоральностью, свойственной менталитету XXI века.

Ощущение «торричеллиевой пустоты» рождалось у Веселовского, вероятно, и при оглядке на собственный опыт изучения Данте, поскольку преемников ему не суждено было увидеть. В 1893 г. он сообщал Пыпину: «Я написал небольшую статью о Данте для Энциклопедического словаря. В русской библиографии, которую я хочу присоединить к ней, я исключил все писаное у нас о Данте, ибо все это устарело…» [944]

944

Веселовский А. Письмо А. Н. Пыпину. Первая пол. 1893 г. // Веселовский А. Избранные труды и письма. СПб.: Наука, 1999. С. 272.

Не лучше складывались отношения ученого и с новой плеядой зарубежных исследователей, когда он вернулся из последней заграничной командировки в Россию [945] . «Rossica non leguntur», – говорил он, встречая на страницах иностранных изданий «новые» открытия, представляющие, по сути, ранее введенное им в научный обиход и им же истолкованное глубже европейских коллег. Слова Веселовского о «россике вне чтения» приходят на память, когда листаешь современные издания Дантовских энциклопедий. Самая поздняя из них, «The Dante Encyclopedia» (Ed by Richard Lansing. N. Y.; L., 2000), уделила Веселовскому четыре строки. В пятитомной «Enciclopedia Dantesca», увидевшей свет в 1996 г. в Риме, дана лишь библиографическая справка трудов русского ученого; в обстоятельном исследовании А. Валлоне о дантологической критике XIX века [946] , в котором Озанаму посвящено четыре страницы, русскому ученому не нашлось и одной строки.

945

См. об этом: Алексеев М. П. Александр Веселовский и западное литературоведение// Изв. АН СССР. Отд. обществ, наук. 1938. № 4. С. 121–138.

946

См.: ValloneA. La critica Dantesca Nell'Ottocento. Firenza: L. S. Olschki, 1958.

Между тем, перечитывая статьи Веселовского о Данте, обнаруживаешь в них идеи, которые в иной стилистической форме, на ином уровне обобщения и с иной глубиной проникновения в текст определяют пульсацию мысли современных дантологических концепций. Пожалуй, именно таким впечатлениям мы обязаны

прежде всего знакомству с замечательной книгой Эриха Ауэрбаха «Данте – поэт земного мира», который назвал свою монографию как будто по завещанию русского ученого, хотя вряд ли когда-нибудь читал Веселовского. Но, как говорил В. К. Шилейко, «область совпадений едва ли не обширнее области заимствований и подражаний». Совпадение позиций Веселовского и Ауэрбаха мировоззренческое. Оба считали, что творец «Божественной комедии» – христианский поэт, сохранивший земное бытие по ту сторону жизни, и в его «священной поэме» человек предстает как «образ своей исторической природы» [947] .

947

Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. С. 185.

Интерес к Данте, Боккаччо, Рабле, средневековому роману, эпохе Возрождения объединял этих, казалось бы, непохожих друг на друга историков европейской литературы. Уже в своей первой опубликованной работе «Техника новеллы раннего Возрождения в Италии и во Франции» (1921) Ауэрбах рассматривал новеллу как фокус культуры: «…ее субъектом всегда является общество, а ее объектом – весь земной мир, который мы называем культурой» [948] . Напомним еще раз постулат Веселовского: «История литературы и есть именно история культуры».

948

Цит. по: Лагутина И. Н. «Горизонты ожидания» Эриха Ауэрбаха // Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. С. 194. Любопытно сравнить эту точку зрения с синхронным мнением Л. Карсавина, «самого выдающегося ученика» И. М. Гревса, преемника Веселовского: «Историк должен уметь увидеть в каждой форме проявления социальной деятельности проявление „единого субъекта“ – исторически конкретного индивидуума и „коллективности“ (семья, народ, группа) с их потребностями, представлениями и тому подобными „фактами порядка психического“, то есть общие черты сознания и мысли эпохи» (Карсавин Л. П. Введение в историю (теория истории). Пг: Наука и школа, 1920. С. 11–12).

В отчете о заграничной командировке 1862–1863 гг. он писал: «Историю провансальской поэзии нельзя ограничить биографиями трубадуров да сирвентезами Бертрана де Борн и нравоучительными песнями Джираута де Борнейль. Биографии трубадуров поведут к рыцарству, к жизни замков и судьбе женщин в средние века; на ярком фоне крестовых походов яснее выскажется значение любовной песни; а сирвентезы заставят говорить об альбигойцах и их непоэтической литературе […] Все это также относится к истории литературы, хотя и не имеет претензии называться поэзией; разделить то и другое было бы так же неуместно, как если бы кто вздумал ограничить свое изучение Данте одной поэтической экономией его комедии, предоставив специалистам его исторические намеки, средневековую космогонию и богословские диспуты в раю» [949] .

949

Веселовский А. Н. Из отчетов о заграничной командировке (1862–1863) // ВеселовскийА.Н. Историческая поэтика. С. 388.

В этом высказывании, хотим мы этого или нет, звучит отдаленное предвосхищение популярного ныне «нового историзма», или «поэтики культуры» – явления гуманитарной науки последних десятилетий [950] . Так начинается второе столетие со дня смерти великого ученого.

950

«За последние годы, – пишет Л. Монроуз, теоретик „нового историзма“, – в англо-американском литературоведении вообще и особенно у исследователей Ренессанса возник новый интерес к историческим, социальным, политическим условиям и результатам производства и воспроизведения литературных текстов. […] Вполне самостоятельные на первый взгляд эстетические проблемы предстали сложно, но неразрывно связанными с другими дискурсами и практиками – все эти связи составляют то социальное переплетение, внутри которого идет непрерывное формирование влияющих друг на друга личностных и коллективных структур. […] В этих работах есть стремление реконструировать социокультурное поле, внутри которого порождались те или иные канонические литературные и театральные произведения Ренессанса, и соотнести эти произведения не только с другими жанрами и типами дискурса, но также и с современными социальными институциями и недискурсивными практиками. Стивен Гринблатт, чье имя чаще всего ассоциируется с ярлыком „новый историзм“ в ренессансных штудиях, сам отказался теперь от этого термина в пользу термина „поэтика культуры“. Формулу „поэтика культуры“ он использовал и раньше – возможно, она точнее определяет описанный мною научный проект. В сущности этот проект задает новое направление интертекстуальному анализу: вместо диахронического текста, образуемого автономным историко-литературным рядом, здесь рассматривается синхронический текст, образуемый общей культурной системой». – Monrous L. A. Professing the Renaissance: The Poetics and Politics of Culture // The New Historicism. N. Y.; L., 1989. P. 15, 16 (цит. по: Новое литературное обозрение. 1999, № 42. С. 15). См. также: Howard J. E. The New Historicism in Renaissance Studies // English Literary Renaissance. 1986. Vol. 16. P. 13–43.