Данте в русской культуре
Шрифт:
По прошествии полутора веков некоторые высказывания Веселовского о «Божественной комедии» кажутся чем-то само собой разумеющимися, хотя в момент их рождения они не казались бесспорными. Таково замечание ученого, что «…Данте просветил единством поэтической мысли символическую космогонию средних веков…» [885] . «Комедия» эта – просто книга Данте, – уточнял Веселовский, – il Dante» [886] . Проницательность и справедливость этого отнюдь не банального мнения подтверждается в наше время замечанием искушенного читателя – X.-Л. Борхеса. Касаясь стихов «Ада», в которых Улисс рассказывает Вергилию о своей страсти «изведать мира дальний кругозор» (XXVI, 98), а Данте – о нечаянной гибели греческого героя «в том дальнем месте света, / где Геркулес воздвиг свои межи» (XXVI, 107–108), Борхес пишет: «Я предполагаю, что в этом эпизоде об Улиссе, в этой самопроекции своего внутреннего конфликта, связанного с необходимостью и страхом совершить неслыханное путешествие, в конце концов как будто осененное Божественной Благодатью […] Данте сам был Улиссом и в какой-то мере мог опасаться, что его постигнет та же кара» [887] .
885
Веселовский А. Н.
886
Веселовский А. Н. Данте // Веселовский А. Н. Избранные статьи. С. 151.
887
Борхес X.
– Л. Девять эссе о Данте // Борхес X.
– Л. Соч.: В 3 т. Т 2. М.: Полярис, 1997. С. 512.
Развитие концептуального предположения Борхеса прослеживается в интерпретации «Божественной комедии» Д. Томпсоном [888] . Он сопоставляет путешествие Данте со странствиями Одиссея и Энея, полагая, что если в образе гомеровского героя, который в «Комедии» не только отправлен за Геркулесовы столпы, но и совращен «сладким зовом» сирены («Чистилище», XIX, 22), Данте запечатлел свое преодоленное прошлое, свой интеллектуальный искус, питавшийся уверенностью в самодостаточности человеческих сил, то в образе вергилиевого Энея поэт воплотил представление о своей высокой миссии, предопределенной Божественной Благодатью.
888
Thompson D. Dante's epic journeiis. Baltimore-London: Johns Hopkins university press, 1974.
Между тем во многом внешне традиционное, но оригинальное по сути, утверждение Веселовского об авторском персонализме «Комедии» не раз подвергалось сомнению в XIX столетии. Флото находил в ней «частые противоречия» [889] , а Ф. Де Санктис отказывал «священной поэме» в целостности: «Если в „Аду“ цель (изображение страстей) полностью достигнута, – настаивал он, – то в „Раю“ поэт был вынужден прибегать к богословию и аллегории и все-таки не сумел передать красоту добродетели так, чтобы она могла соперничать с грехом, столь живо описанным в „Аду“. Данте выполнил свой замысел, нарисовал мир добродетелей и совершенства, но не сумел его реализовать» [890] .
889
Веселовский АН. Данте Алишэри, его жизнь и произведения // Веселовский АН. Собр. соч. Т. 3. С. 9.
890
Де Санктис Ф. История итальянской литературы. Т. 1. С. 222.
После подобных суждений авторитетность точки зрения Веселовского, солидарной не только с дефинициями немецких романтиков (см., например: «„Божественная Комедия“ – <…> абсолютный индивидуум, ни с чем не сравнимый, кроме самого себя» [891] ), но и предваряющей новейшие исследования, кажется особенно очевидной. Так, автор монографии «Данте и Творец» У. Андерсон убежден, что поэту удалось передать читателям «…полноценное ощущение реальности загробного мира» [892] . Первоначальным творческим импульсом «Комедии», считает он, были свойственные средневековому сознанию видения, претворенные в художественные образы «фильтрами души» [893] . Андерсон указывает, что подобную «психологию творчества» описывал Августин. Видимо, добавим мы, Августин опирался на Аристотеля, утверждавшего, что через искусство возникают те вещи, формы которых находятся в душе художника.
891
Шеллинг Ф. Философия искусства. М.: Мысль, 1966. С. 446.
892
Anderson W. Dante and Maker. London: Routledge & Kegan Pau, 1980. P. 279.
893
Ibid. P. 300.
Стоит подчеркнуть, что и Веселовский трактовал «Божественную комедию» как более сложное художественное образование, чем автобиографическая «дантеида». Заявляя, что «Комедия» – «просто книга Данте, il Dante», и утверждая таким образом мысль о ее внутреннем единстве, он вместе с тем неоднократно отмечал вселенские границы самоанализа поэта [894] , связь поэмы с эпохой итальянского Средневековья: «Четырнадцать веков работали над нею, оттого и царит она над четырнадцатью веками» [895] . Данте, писал Веселовский, «…был собирателем, как Гомер, как все великие эпические поэты древности, великие потому, что содержали в себе все свое время и многое из прошлого; и как про Гомера говорили, что он создал греческих богов, так Данте просветил единством поэтической мысли символическую космогонию средних веков» [896] . Почти через четверть века в лекционных курсах 1880-х годов Веселовский снова вернется к этой теме: «В немногих случаях, – скажет он, – когда поэт овладевает идеальным содержанием современного ему общества, создается нечто, напоминающее древний эпос цельностью миросозерцания, хотя последнее уже не охватывает всего народа. Таковы поэмы Данте (идеи католичества и империи: Рим)…» [897]
894
Веселовский A. H. Данте // Веселовский АН. Избранные статьи. С. 148.
895
Веселовский АН. Данте и символическая поэзия католичества // Веселовский АН. Собр. соч. Т. 3. С. 75.
896
Там же.
897
Веселовский А. Эпос. Из авторского конспекта лекционных курсов 1881–1882 и 1884–1885 гг. (публикация С. Н. Азбелева) // Веселовский А. Избранные труды и письма. СПб.: Наука, 1999. С. 109.
Обращая внимание на тщательно продуманную композиционно-смысловую организацию «Комедии», Веселовский писал, что весь загробный мир в поэме предстал «законченным зданием, архитектура которого рассчитана во всех подробностях, определения пространства и времени отличаются математической и астрономической точностью» [898] . Это наблюдение бытовало и до Веселовского, но еще Дж. Вико, называвший Данте великим историографом христианской эпохи, полагал основным недостатком поэта преобладание чувства над интеллектом [899] .
898
Веселовский АН. Данте // Веселовский АН. Избранные статьи. С. 149.
899
См.: Dante. The critical heritage. 13147–1870 / Ed by M. Caesar. New York: Routledge, 1989. P. 352–355.
На фоне столь одиозных оценок, свойственных не только Вико, но и Вольтеру, чрезвычайно примечательна солидарность с Веселовским французского исследователя Ж. Дофине, автора монографии «Космос Данте». Он отмечает «парадоксальное», идущее, впрочем, от Августина и Фомы Аквината, стремление Данте к исчисляемости христианской Вселенной. «Дантовский космос, – пишет Дофине, – это космос математический», в котором иерархия оказывается общим законом божественного мироздания [900] .
900
См.: Ibid. P. 21; Dauphine J. Le cosmos de Dante. Paris: Les Belles Lettres, 1984. P. 23, 21.
Подробной разработке вопросов иерархического принципа в «Божественной комедии» посвящены две статьи Веселовского.
В первой «Нерешеные, нерешительные и безразличные дантовского ада» (1888) он, в частности, ставил задачу «разграничить долю поэта от легенды, мотивы древних представлений от их нового понимания» [901] . Размышляя об участи обитателей первого круга Inferno, Веселовский пришел к заключению, что Вергилий и «все великие иноверцы лимба являются в таком симпатичном и вместе грустном освещении, что оно искупает, не отменяя его, строгий приговор догмата. И это не шаг назад в понимании древности, а прогресс; гуманистическая ее идеализация взяла перевес над христианской: содержание языческой мысли и поэзии ценится в них самих, в их целях и человеческих задачах…» Этот вывод подтверждает исследование североамериканского дантолога К. Фостера, который считает, что этический принцип размещения язычников в Лимбе обусловлен присущим дантовскому миросозерцанию дуализмом [902] . Гуманизм Данте, выразившийся в образе Вергилия как обитателя Лимба, по сути, неортодоксальный, полагает Фостер, нехристианский [903] .
901
Веселовский А. Н. Нерешеные, нерешительные и безразличные дантовского ада // Веселовский А.H Собр. соч. Т. 4. Вып. 1. С. 351.
902
См.: Foster К. The Two Dantes and other studies. Berkeley; Los Angeles: Univ. California press, 1977. P. 208.
903
Ibid. P. 253.
Во второй статье «Лихва в лествице грехов у Данте» Веселовский приходил к выводу, что «место, отведенное в Inferno ростовщикам, объясняется логической попыткой Данте согласовать воззрение на лихву, как на насилие <…> Это он и выразил образно, но значение этой образности уже в его время, – писал ученый, – могло ускользнуть от внимания читателей, не заглядывавших в декреталии» [904] , которые, писал Веселовский «…сводят под одним титулом лихву не только с поджогом, с разбоем и татьбой, но и с crimen falsi» [905] .
904
Веселовский AH. Лихва в лествице грехов у Данте // Веселовский А. Н. Собр. соч. Т. 4. Вып. 1. С. 393.
905
Веселовский А. Н. Лихва в лествице грехов // Там же. С. 392.
Отсылка к декреталиям побуждает процитировать слова Ауэрбаха, который отмечал: «…хотя „Комедия“ часто трудна, она никоим образом не является шарадой» [906] ; «…мне кажется недопустимым, – замечал он по поводу встречи Данте с фуриями у ворот Дита, – уклоняться от истолкования этого места, как это происходит в большинстве случаев, когда заявляют, что Данте не имел здесь в виду ничего определенного, либо подразумеваемое им неважно или непоэтично, либо, что данные строки – всего лишь художественный прием, цель которого – служить введением к последующему эпизоду…» [907] Pendant Ауэрбах писал: «На первый взгляд, адские чудовища сохраняют в неизменности ужасный и мрачный фантастический облик; но если вглядеться внимательней, мы тотчас заметим, что Данте назначает и приписывает каждому из них точный смысл, так что они не только не нуждаются в комментарии, но скорее сами, в своей области, служат комментарием к тексту» [908] .
906
Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. С. 142.
907
Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. С. 142.
908
Там же. С. 121.