Данте в русской культуре
Шрифт:
Этой реплике ученого созвучно высказывание Веселовского, который писал о «Божественной комедии»: «Во всем сознательная, таинственная символика […] Все это может показаться мелочным, если не вдуматься в миросозерцание времени, в ярко сознательную до педантизма, черту дантовского миросозерцания <…> и все это соединяется с другой, на этот раз поэтической последовательностью, которая заставляет нас любоваться скульптурной определенностью Ада, сознательно-бледными тонами Чистилища и геометрическими очертаниями Рая, переходящими в гармонию небес» [909] . Акцентируя в Данте единство мыслителя и поэта, Веселовский писал: «Эта вдумчивость, эта жажда общих начал, определенности, внутренней цельности не исключали у него ни страстности, ни воображения; то и другое мирилось, определяя качества его поэзии, его стиля, образность его абстракции. Любовь к Беатриче получила для него таинственный смысл; он вносил его в каждый ее момент, расчленяя его путем аллегорических толкований… [910] , – но, настаивал Веселовский, – „Божественная комедия“ – это произведение в полном смысле символическое, как и все самобытно развившееся из народной мифической фантазии, на почве которой оно выросло. Говорить о поэме Данте, усиленно указывая на ее аллегории, мы положительно не можем. Аллегория предполагает нечто исключительно личное, она является, когда самобытность народной фантазии замутилась, единство преданий и поверий подалось перед неорганическими вторжениями и культурными струями, которые ведут за собой неизбежный разрыв между поэтом и народом, знаменующий новое время […] аллегория есть попытка чисто личного символизма» [911] .
909
Веселовский А. Н.
910
Там же. С. 141.
911
Веселовский А.Н Вилла Альберти. Новые материалы для характеристики литературного и общественного перелома в итальянской жизни XIV–XV столетия. Критическое исследование// Веселовский А. Н. Собр. соч. Т. 3. С. 436–437.
У. Эко, словно дополняя рассуждения Веселовского, пишет: «Переход метафизического символизма к вселенскому аллегоризму нельзя интерпретировать ни в логических, ни в исторических терминах. Превращение символа в аллегорию – это процесс, который, вне всякого сомнения, наблюдается в некоторых литературных традициях, но в Средневековье эти два типа видения сосуществовали. Символ более философичен и, несомненно, предполагает оригинальность мышления, равно как и менее отчетливое и определенное ощущение постигаемой вещи» [912] , а «аллегория, – констатирует Эко, – более популярна, общепринята, легитимизирована. Ее можно обнаружить в бестиариях, лапидариях, „Физиологе“, „Церковном зерцале“…» [913]
912
Эко У. Эволюция средневековой эстетики. С. 125.
913
Там же.
В контексте этих рассуждений о символе и аллегории особенно примечательно высказывание Веселовского о Беатриче как «символе любви очищающей» [914] . Он писал: «…аллегория не гармонирует с цельностью символического впечатления, производимого поэмой Данте» [915] , «…Беатриче не что иное, как <…> блаженство непосредственного созерцания, приближающего нас к божеству» [916] .
Логика соображений Веселовского как будто устремлена навстречу книге Б. Кроче «Lapoesia di Dante» (1921) и его пониманию средневековой эстетики, которая, по мнению У. Эко, толкуется у Кроче как «философия лирической интуиции» [917] ; такая эстетика предполагает, что цель искусства – чувственное изображение трансцендентного содержания, ибо, по словам Суггерия из Сен-Дени, «mens hebes ad verum per materialia surgit» – «косный ум восходит к истине через материальное» [918] .
914
Веселовский А. Н. Данте и символическая поэзия католичества. С. 112.
915
Там же. С. 108.
916
Там же. С. 109.
917
Цит. по: Эко У. Эволюция средневековой эстетики. С. 248.
918
Цит. по: Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. С. 25.
Именно в свете этих средневековых воззрений трактует проблему символа в художественной системе итальянского поэта П. Дронке в монографии «Данте и средневековые латинские традиции». Он считает, что для великого флорентийца, как и всех платоников его времени, символ был собранием видимых форм для обозначения невидимых сущностей. Приближая земное к небесному, символ расширял и углублял смысл буквально высказанного; в нем совершался прорыв к избыточности значений, за пределы какой-либо однозначности, столь характерной для аллегории [919] . Об этом, по мнению Дронке, свидетельствует и монолог Беатриче в IV песне «Рая», в котором утверждается мысль о способности человеческого ума воспринимать сверхъестественное лишь через посредство зримых чувственных образов [920] . В контексте таких суждений заинтересованное отношение молодого ученого к «гипотезе» Ф. Переса, предвосхитившей подобное восприятие дантовского символа, требует особого внимания, а призыв Веселовского исключить толкование «священной поэмы» из дебрей аллегорий [921] представляется принципиальным. Он писал, имея в виду позднее Средневековье: «…как прежде символ выходил из жизни, так жизнь начинает теперь определяться внесенным в нее умственным материалом, к которому отнеслась символически <…> в этом отличие древнего развития от нового» [922] .
919
См.: Dronke P. Dante and Medieval Latin Traditions. Cambridge: Cambridge univ. press, 1986. P. 24–31.
920
См.: Dronke P. Dante and Medieval Latin Traditions. Cambridge: Cambridge univ. press, 1986. P. 24–31.
921
Веселовский АН. Данте // Веселовский АН. Избранные статьи. С. 151.
922
Веселовский АН. Данте и символическая поэзия католичества // Веселовский АН. Собр. соч. Т. 3. С. 90–91.
Суровый критик Веселовского И. Н. Голенищев-Кутузов порой предъявлял ему чужие счета, полагая, что «Веселовский упорно поворачивает Данте лицом в прошлое…» [923] . Между тем Веселовский писал: «…такое объективное создание, какова комедия Данте, возможно только на развалинах прошлого, с которым сознание уже порешило» [924] . «Данте, – утверждал он в диссертации „Вилла Альберти“, заслужившей всеевропейское признание [925] , – представляется нам с ног до головы средневековым человеком <…>, но, – продолжал он, – уже человеком, пришедшим в сознание самого себя, что уже предполагает возможность отрицания» [926] . Двойственное положение Данте «между старым и новым временем, – полагал Веселовский, – объясняет двойственные нападения на него: со стороны церкви и со стороны ученых начинавшегося возрождения» [927] .
923
Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. С. 478.
924
Веселовский АН. Взгляд на эпоху Возрождения в Италии // Веселовский АН. Собр. соч. Т. 3. С. 568.
925
См. рецензию Ф. Либрехта «II Paradiso degli Alberti е gli Ultimi trecentisti. Saggio di storia letteraria italiana» // Heidelberger J"ahrlicher der Literatur 1870 (63 Jahrgg.) 2 H"alfte. S. 663–669.
926
Веселовский A. H. Вилла Альберти… // Веселовский А. H. Собр. соч. Т. 3. С. 361.
927
Веселовский АН. Положения к диссертации «Вилла Альберти» // Веселовский АН. Собр. соч. Т 3. С. 574.
Насколько верно такое заключение, косвенно свидетельствует аргументированный вывод Ауэрбаха. Для него (Данте. – A.A.) «история» и «прогресс», – писал он, – не имели никакой самостоятельной ценности; он искал признаки, которые могли бы придать смысл происходящим событиям, но находил лишь хаос, противозаконные притязания отдельных людей, а потому смуту и бедствия. В его глазах мерилом истории служила не сама история, а совершенный божественный миропорядок – статичный и трансцендентный принцип, который, однако, вовсе не становится от этого абстрактным и мертвым» [928] . Ниже Ауэрбах отмечает: «…позиция Данте была позицией консервативного защитника, ведущего борьбу за отвоевание уже утраченного. В этой борьбе он потерпел поражение, и его надеждам и пророчествам не суждено было сбыться. Идеи мирового господства Римской империи сохраняли силу вплоть до эпохи Высокого Возрождения, а возмущение испорченностью Церкви привело к великим явлениям Реформации и Контрреформации. Но эти идеи и умонастроения имели не более чем внешнее сходство с образом мыслей Данте […] никогда эти идеи не обладали глубиной и универсальным единством томистско-дантовской картины мира, и породили они не humana civitas [град человеческий], где объединилась бы вся ойкумена, как мечтал Данте, а нарастающий раскол созидательных сил» [929] .
928
Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. С. 69.
929
Там же. С. 186.
Последнее замечание немецкого исследователя особенно значимо для адекватного понимания концепции Веселовского, его оценки культурного поворота, начавшегося в средневековой Италии. Известно, что Голенищев-Кутузов порицал Веселовского за «резкую оппозицию к тем ученым, которые пытаются найти в XIII веке начало перелома, в нашей современной терминологии именуемое Предвозрождением» [930] , а также за картину этого еще как будто пребывающего в неподвижности столетия, словно не совлекшего с себя, по словам Веселовского, «ветхого человека» [931] .
930
Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. С. 476.
931
Там же.
Но для Веселовского, обоснованно подчеркивающего очевидную связь дантовского века с томизмом [932] , взгляд на эпоху Возрождения был отнюдь не столь прямолинеен. При защите диссертации он, впоследствии слывший радикальным позитивистом, утверждал: «В истории идей насильственных перерывов гораздо менее, чем обыкновенно думают. Эпохи упадка и возрастания, эпохи процветания и косности – все это искусственные рубрики, группирующие известное количество фактов, произвольно отгороженных для удобства изучения» [933] . Примечательно, что почти через семьдесят лет подобное мнение выскажет нидерландский историк культуры Й. Хёйзинга: «Соотношение между расцветающим Гуманизмом и умирающим духом Средневековья далеко не так просто <… > в ренессансном духе черты Средневековья были укоренены гораздо глубже, чем это обычно сознают» [934] .
932
В статье «Данте и символическая поэзия католичества», критикуя Huillard-Br'eholles'a, Веселовский писал: «…в угоду предвзятому мнению, целый век принужден […] проститься со своим Фомой Аквинатом…» – Веселовский А. Н. Собр. соч. Т 3. С. 51. Из современных работ о влиянии Фомы Аквината на миросозерцание Данте см., например: Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира / Пер. с нем. С. 93–108; Foster К. The two Dante and other studies. Berkeley; Los Angeles: Univ. of California press, 1977. P. 56–65; 192–198; Dauphin'e J. Le cosmos de Dante. P.: Les Belles Lettres, 1984. P. 20.
933
Веселовский АН. Взгляд на эпоху Возрождения в Италии // Веселовский АН. Собр. соч. Т. 3. С. 559.
934
Хёйзинга Й. Осень Средневековья. М.: Наука, Искусство, 1988. С. 355.
Некоторые ученые XX века высказывались категоричнее. «Не существует, – заявлял на страницах влиятельного английского издания „Journal of the History of Ideas“ (1943) Л. Торндайк, – разграничивающей линии между средневековой и ренессансной культурой» [935] .
Многие дантологические воззрения Веселовского продолжают свою жизнь в науке. Их методологическое значение дает о себе знать по сей день. Веселовский был одним из первых, кто заговорил об отличиях итальянского возрождения от северного, обусловленных, по мнению ученого, «…различным отношением старых основ и новых начал. На Севере, – писал Веселовский, – возрождение являлось раскрытием нового культурного принципа, который шел вразрез с содержанием прежнего развития, но вместе с тем был новым вкладом в его историю и выводил ее на новые пути. В Италии принципы возрождения не приносят ничего нового сравнительно с теми, которые уже лежали в основаниях предыдущей культуры…» [936] Говоря об этих основаниях, Веселовский имел в виду, как точно заметил М. П. Алексеев, «роль классического предания в итальянской жизни средних веков» [937] . В этом отношении знаменательно замечание С. С. Аверинцева о заключительном стихе «Божественной комедии» «L'amor che move il sole e Pa^itre stelle»: «…это не полет поэтической фантазии, а корректное формулирование одного из тезисов аристотелевской космологии» [938] .
935
Цит. по: Панофскш Э. Ренессанс и «ренессансы» в искусстве Запада. М.: Искусство, 1988. С. 11.
936
Веселовский А. Н. Взгляд на эпоху Возрождения в Италии // Веселовский АН. Собр. соч. Т. 3. С. 574.
937
Алексеев М. П. Комментарии // Веселовский АН. Избранные статьи. С. 544.
938
Аверинцев С. С. Два рождения европейского рационализма // Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М.: Языки русской культуры, 1996. С. 340.
Согласно современным интерпретациям, итальянский Ренессанс обязан своим возникновением попытке Кватроченто примирить классическое наследие с христианством, или античную философию природы с откровением Бога в истории, проще – примирить небо и землю. На Севере же, как отмечает Л. М. Баткин, новая картина мира формировалась без оглядки на Античность. Европейский Север выходил из Средневековья с опорой на ту же самую средневековую культуру: «Способность взглянуть на средневековье критически, тем самым преодолевая его, рождалось преимущественно из раздвижения и обособления его полюсов, земли и неба, мирского и сакрального, человеческого и божественного…» [939] Нельзя не заметить, что соображение Баткина корреспондирует с «новым принципом», который предложен Веселовским при характеристике генезиса Северного Возрождения.
939
Баткин Л. М. Итальянское Возрождение: Проблемы и люди. М.: РГГУ, 1995. С. 36.