Данте в русской культуре
Шрифт:
Глава 11. Данте и Вяч. Иванов
Вячеславу Иванову, одному из видных представителей русского символизма, вероятно, как никому другому из отечественных символистов, был присущ «неутомимый восторг перед монументальным преданием великих эпох» общечеловеческой культуры. Не случайно его первая книга лирики названа «Кормчие звезды». В это заглавие, которое Вл. С. Соловьёв, «покровитель музы» поэта и «наставник его сердца» [517] , благословил и сравнил с «Кормчими книгами» [518] , Иванов вкладывал совершенно определенный смысл: «Кормчие звезды» – это те светила, «по которым мореплаватель правит кормило своего корабля», это вечные и неизменные духовные ориентиры, сияющие над житейским морем в недостижимой, глубокой высоте [519] . Писавшие об Иванове называли среди них Диониса и Гераклита, Ницше и Бетховена, Гёте и Петрарку, Новалиса и Байрона и никогда не забывали указать на Данте и Достоевского [520] . Последние два имени влекли поэта всю долгую жизнь [521] .
517
Иванов Вяч. Автобиографическое письмо // Русская литература (1890–1910) / Под ред. С. А. Венгерова. М.: Мир, 1918. Т. 3. Ч. 2. Кн. 8. С. 94.
518
Альтман М. С. Из бесед с поэтом Вячеславом Ивановичем Ивановым (Баку, 1921 г) // Уч. зап. Тартуского ун-та. Тарту, 1968. Вып. 209. С. 318. (Литературоведение).
519
См.: Аверинцев С. Поэзия Вячеслава Иванова // Вопросы литературы. 1975. № 8. С. 145–192.
520
См.: Русская литература XX века. С. 107.
521
Иванов Вяч. Свет вечерний: Poems by Vyacheslav Ivanov. Oxford: Claredon Press, 1962. С 16.
«В стране любви вдохновенным вожатаем поэта был Данте, – еще в 1911 г. отмечал Г. Чулков. – Перед ним преклонялся Вяч. Иванов, покорно и самозабвенно» [522] . «За последнее время, – писал через несколько лет С. Булгаков, – не раз уже в связи с В. Ивановым называлось имя Данте…» [523] В обоих Булгаков видел особый тип поэта-мыслителя. Этот характер творческой личности Вяч. Иванова, считал он, определяет своеобразие и значительность русского поэта, предшественниками которого могут быть названы, по мнению Булгакова, Вл. Соловьёв и Ф. Достоевский [524] .
522
Чулков Г. Поэт-кормщик // Аполлон. 1911. № 10. С. 63. Об особом отношении русского символизма к Данте см.: Силард Лена, Барта Петер. Дантов код русского символизма // Studia Slavica Academiae scientiarum Himgariae. Budapest, 1989. Tomus 35, pasc. 1–2.
523
Булгаков СИ. Тихие думы. Из статей 1911–1915. М.: Г. А. Леман и СИ. Сахаров, 1918. С. 138.
524
Там же.
Интерес Вяч. Иванова к Данте был на редкость устойчивым и широким. Он обращался к нему как к источнику немеркнущих истин и непреложных заветов, как к художнику, чей творческий опыт должен был непременно учитываться при осмыслении содержания и задач «истинного» символизма. Ассоциативные связи поэзии Иванова с Данте, дантовские реминисценции в стихах и прямые ссылки на Данте в литературно-эстетических манифестациях, переводы «Новой жизни» [525] и «Божественной комедии» [526] , курс лекций «Данте и Петрарка» в Бакинском университете [527] – все это, действительно, свидетельствовало о непререкаемом духовном авторитете итальянского поэта для одного из вождей русского символизма.
525
Иванов Вяч. Автобиографическое письмо. С. 95.
526
Иванов Вяч., Гершензон М. О. Переписка из двух углов. Пг: Алконост, 1921. С. 14.
527
Котрелев Н. В. Вяч. Иванов – профессор Бакинского университета // Уч. зап. Тартуского ун-та: Тр. по русской и славянской филологии. Тарту, 1968. С. 326.
Как известно, символисты искали пути к большому искусству. «Истинный символизм, – писал Вяч. Иванов, – должен примирить Поэта и Чернь в большом всенародном искусстве» [528] . Ратуя за всенародное искусство, Иванов в то же время заявлял: «…мы индивидуалисты в сфере эстетической» [529] . В столь противоположных чаяниях – оставаться индивидуалистом и притом творить «сверхличное» искусство – неразрешимого противоречия для Вяч. Иванова не было и не могло быть, ибо его путь к истинному искусству пролегал через мистику. Проникнутая пафосом самоискания, она была сродни той, о которой писал исследователь средневековой культуры: «Духовная работа мистика над собою состоит именно в том, что, углубляясь в постижение в себе человеческого начала, он развивает его в себе настолько, чтобы, освобожденная от всего наносного, от всего, что, „входя в наши чувства“, засоряет душу случайным и преходящим, личность, перестав быть индивидуальностью, претворилась в чистый тип, в образ и подобие Божества, чтобы в ней in concreto, но со всей полнотой реализовалось понятие человека» [530] .
528
Иванов Вяч. По звездам. Статьи и афоризмы. СПб.: Оры, 1909. С. 41.
529
Там же. С. 52.
530
Бицилли П. Элементы средневековой культуры. Одесса: Гнозис, 1919. С. 34.
По мысли Иванова, подобный пафос самоискания и должен был привести художника к искусству, на знамени которого значились слова «святыня и соборность» [531] . Кто проникся этим пафосом, писал Иванов, тот уже не знает личного произвола: он погружается в «целое и всеобщее» [532] , он навсегда покидает тесную келью малого «я» [533] и, говоря о себе, непосредственно «говорит народную душу» [534] . Вот почему поэт, полагал Иванов, хочет быть одиноким и отрешенным – его внутренняя свобода есть вынужденная необходимость возврата и приобщения к родимой стихии, и «как истинный стих предуставлен стихией языка, так истинный поэтический образ предопределен психеей народа» [535] .
531
Иванов Вяч. Борозды и межи. Опыты эстетические и критические. М.: Мусагет, 1916. С. 161.
532
Иванов Вяч. По звездам. Статьи и афоризмы. СПб.: Оры, 1909. С. 52
533
См.: Иванов Вяч. Борозды и межи. С. 157.
534
См.: Иванов Вяч. По звездам. Статьи и афоризмы. СПб.: Оры, 1909.
535
Там же. С. 40.
Пророчествуя о так называемом келейном искусстве, Иванов утверждал, что большое всенародное искусство до сих пор было известно лишь как отражение всенародного бытия, т. е. как истолкование уже созданного, как творчество вторичное.
При этом художник является не зачинателем, а завершителем: он не имеет иной задачи, кроме раскрытия самоутверждения народного, когда оно в определенном цикле развития уже закончилось. Именно поэтому монументальное бессмертие произведениям такого искусства часто обеспечивается вне прямой зависимости от гения их непосредственных создателей, ибо «когда заговорит музыка соборной души, не скоро замирают ее отзвуки в соборной душе изменившихся поколений» [536] . Последним произведением большого «всенародного» искусства Иванов считал «Божественную комедию» [537] .
536
Там же. С. 43–44.
537
Там же. С. 35.
В развитии этой идеалистической концепции наряду со средневековой мистикой заметную роль сыграло платоновское учение о познании, тесно связанное с учением о душе. В философии Платона душа, как известно, бессмертна. Она причастна свободному от условий времени и не зависящему от изменений бытию. «… А раз душа бессмертна…. то нет ничего такого, чего бы она не познала» [538] . Итак, согласно Платону, искать и познавать означает – припоминать. Подобные суждения античного мудреца легли в основу принципиальных положений работы Иванова «Поэт и чернь». В ней, как и в статье «Копье Афины», разрабатывалась теория искусства, призванная возродить символизм. Иванов писал: «Что познание-воспоминание, как учит Платон, оправдывается напоэте, поскольку он, будучи органом народного самосознания, есть вместе с тем и тем самым – орган народного воспоминания. Чрез него народ вспоминает свою древнюю душу и восстанавливает спящие в ней веками возможности» [539]
538
Платон. Менон 1968. С. 384 / Пер. А. Ф. Лосева // Платон. Сочинения: В 3 т. Т 1. М.: Мысль. О близости Данте к Платону см.: Данте Алигьери. Пир, II, IV, 4–6 // Данте Алигьери. Малые произведения. С. 141.
539
Иванов Вяч. По звездам. С. 40. Ср. с поздним стихотворением поэта:
И поэт чему-то учит,Но не мудростью своей:Ею он всего скорейВсе смутит иль всем наскучит.Жизнь сладка на вкус ль, горька ли,Сам ты должен распознать.И свои у всех печали:Учит он – воспоминатьПлатон был одним из учителей, за которыми в поисках подступа к большому искусству шел Иванов. Античным мудрецом был подсказан лишь путь, а доказательством плодотворности и истинности этого пути служило творчество Данте. Рассказывая о путешествии за пределы чувственно-предметного мира и проникновенном созерцании идеальных сущностей, он в духе платоновского учения утверждал правдоподобие своих странствий:
Я в тверди был, где свет их восприятВсего полней; но вел бы речь напрасноО виденном вернувшийся назад;Затем, что, близясь к чаемому страстно,Наш ум к такой нисходит глубине,Что память вслед идти за ним не властна.Однако то, что о святой странеЯ мог скопить, в душе оберегая,Предметом песни воспослужит мне.540
Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. М. Лозинского. М.: Наука, 1968. С. 313. Дальнейшие ссылки на это издание в тексте с указанием кантики, песни и терцин.
В этом прологе к третьей части поэмы чрезвычайно важным могло стать для Иванова показание Данте, что «Божественная комедия» – свидетельство поэта о своем внутреннем опыте. С точки зрения символиста, это и придавало дантовскому рассказу несомненную ценность и особую значимость, ибо созерцания художника, родственные, как заявлял Иванов, созерцаниям браминов, «не просто аполлонийская сонная греза, но вещее аполлннийское сновидение» [541] . Недаром Данте, называвший свою «Комедию» священной поэмой (Рай, XXV, 1), полагал, что его творение – изволение самого апостола Петра (Рай, XXVII, 66). «Превзойдя возвышением разума человеческие возможности», что казалось ему вероятным «по причине единой природы и общности человеческого ума с умственной субстанцией» [542] , он расслышал неизреченные слова [543] и вернулся к людям, чтобы высказать «похожую на ложь истину» (Ад, XVI, 124) [544] .
541
Иванов Вяч. По звездам. С. 50.
542
Данте Алигьери. Письмо к Кан Гранде делла Скала // Данте Алигьери. Малые произведения. М.: Наука. С. 393.
543
Ср.: «Символы наши – не имена, они – наше молчание» (Иванов Вяч. По звездам. С. 193).
544
Эти слова Данте отражали средневековую доктрину, нашедшую отражение у Августина: «…воля автора этих вымыслов (т. е. произведений искусства. –A.A.) направлена к правде, а обманчивый внешний вид является необходимым условием для праведного изображения» (цит. по: Гилберт К., Кун Г. История эстетики. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1961. С. 191).
В полном согласии со средневековым поэтом в понимании сокровенного содержания внутреннего опыта, где человек «находит свое предвечное воление и делается страдательным орудием живущего в нем бога» [545] , Вяч. Иванов с пафосом цитировал завещание Рихарда Вагнера:
Единый памятуй завет:
Сновидцем быть рожден поэт.В миг грезы сонной, в зрящий миг,Дух истину свою постиг;И все искусство стройных слов –Истолкованье вещих снов.545
Иванов Вяч. По звездам. Статьи и афоризмы. СПб.: Оры. С. 33.
546
Там же. С. 50.