Дантов клуб. Полная версия: Архив «Дантова клуба»
Шрифт:
– Ох, откуда ж мне знать? – ответил доктор Холмс несколько раздраженно. – Я отдаю себя в руки мистера Филдса.
Амелия помрачнела:
– Мистер Филдс, так когда ж вы привезете его обратно?
Филдс подошел к вопросу со всей серьезностью. Благополучие жен заботило его не менее самочувствия авторов, а миссис Холмс за последнее время изрядно переволновалась.
– Я б не желала, чтобы Уэнделл что-либо публиковал, мистер Филдс, – обронила она в начале этого месяца, когда они завтракали все вместе в маленькой комнатке Филдсов, поглядывая сквозь цветы и зелень на умиротворенную реку. – Газетчики только и знают, что критиковать, так какой резон?
Филдс открыл было рот, намереваясь ее успокоить, однако
– Как ты не понимаешь, Амелия, я написал такую книгу, никакие критики не придерутся. Настоящая Американская История – мистер Филдс давно убеждал меня взяться. Сама увидишь, дорогая, это лучшее, что я делал.
– Ох, да ты всегда так говоришь, Уэнделл. – Она с грустью покачала головой. – Лучше бы тебе это оставить.
Филдс знал, как терпеливо сносила Амелия отчаяние Холмса, когда продолжение «Деспота» – «Профессор за обеденным столом» – было объявлено простым самоповтором, хотя Филдс сулил книге успех. Тем не менее Холмс исполнил намерение и продолжил серию сборником «Поэт за обеденным столом». Критики не оставили от него камня на камне, а сдержанные похвалы снискал лишь «Элси Венир» – первый роман Холмса, сочиненный им на одном дыхании и опубликованный незадолго до войны.
Новая плеяда критиков из нью-йоркской богемы обожала нападать на бостонскую элиту, Холмс же представлял свой замечательный город как нельзя лучше – он, помимо всего прочего, присвоил Бостону титул «Вселенская Ось» и назвал свой класс «бостонскими браминами» в честь соответствующих каст из более экзотических стран. Теперь головорезы, именовавшие себя «Молодой Америкой» и обитавшие на Манхэттене в разбросанных по всему Бродвею подземных кабаках, объявили, что лучшие авторы Филдса – «Поэты у Камина» – не выдерживают проверки временем. Что сделали, дабы предотвратить эту катастрофическую гражданскую войну, любители изящных рифм и деревенской жизни из кружка Лонгфелло, хотелось бы им знать. Увы, Холмс в предвоенные годы говорил все более о компромиссах и даже подписал вслед за Артемусом Хили резолюцию в поддержку Закона о беглых рабах, согласно которому убежавшие негры возвращались хозяевам – так все надеялись избежать конфликта.
– Ну как ты не видишь, Амелия, – продолжал Холмс тогда за завтраком. – Я заработаю деньги, что в том дурного? – Он вдруг посмотрел на Филдса. – Ежели со мной что произойдет и я не успею завершить роман, вы ведь не оставите несчастную вдову без гроша, правда? – Они тогда смеялись.
Теперь, стоя у своей коляски, Филдс поднял глаза к пестрому небу, точно ища там ответа, которого ждала Амелия.
– Часов в двенадцать, – сказал он. – В двенадцать вас устроит, моя дорогая миссис Холмс? – Он смотрел на нее честными карими глазами, зная прекрасно, что приведет доктора не ранее двух.
Поэт оперся на руку издателя.
– Весьма подходящий вечер для Данте. Амелия, мистер Филдс меня не оставит. Это ли не величайшая любезность, кою один человек когда-либо оказывал другому: увести меня сегодня к Лонгфелло, оторвать от всех моих дел, от лекций, романа и званых обедов. Вообще-то я и вправду весь вечер должен был просидеть дома.
Филдс решил не слышать последнего замечания, как бы опрометчиво это ни выглядело.
В 1865 году по Кембриджу гуляла легенда о том, что Генри Уодсворт Лонгфелло всегда знает точно, когда нужно выйти на крыльцо своего солнечно-желтого колониального особняка, дабы встретить посетителя – будь то долгожданный гость или нежданный посыльный. Разумеется, легенда была всего лишь легендой, и по большей части тяжелую дверь Крейги-Хауса, названного так по имени прежнего владельца, отворял слуга – особенно в последние годы, когда Генри Лонгфелло был не в настроении вообще с кем-либо встречаться.
Но
Три девочки Лонгфелло, забросив игру с нежданным снегом, побежали в дом; в прихожей они на миг остановились скинуть боты, и тут же вскарабкались по причудливо изогнутой лестнице.
Я смотрю с высоты кабинета, Как восходят по лестнице дети, Как Аллегра смешлива, а Элис строга и мила златокудрая Эдит.
Пройдя по этой широкой лестнице, Холмс стоял теперь в кабинете Лонгфелло, у лампы, что заливала сиянием письменный стол поэта. Все три девочки к тому времени уже скрылись из виду. Так он и ходит по живым стихам, – улыбнулся про себя Холмс и пожал лапу писклявой собачке, которая тут же выставила напоказ все свои зубы и затрясла поросячьим туловищем.
Затем Холмс обратился с приветствием к немощному ученому мужу с козлиной бородкой – тот сидел, скрючившись, у камина в придвинутом кресле и рассеянно глядел в огромный фолиант.
– Как поживает наш самый живой Джордж Вашингтон из всей коллекции Лонгфелло, мой дорогой Грин?
– Лучше, лучше, спасибо, доктор Холмс. Однако на похороны Хили так и не собрался. – Джорджа Вашингтона Грина они называли не иначе, как стариком, хотя на самом деле ему было всего шестьдесят лет – на четыре года более, нежели Холмсу, и на два – Лонгфелло. Историка и отставного унитарианского пастора состарило на десять лет хроническое недомогание. Однако раз в неделю мистер Грин садился в Восточном Гринвич-Виллидже на поезд, с энтузиазмом предвкушая очередную среду в Крейги-Хаусе, равно как и проповеди, кои старый пастор соглашался читать, когда бы к нему ни обратились; иногда, правда, вместо них он рассказывал истории о войне и революции, собирать которые ему было написано на роду – с таким-то именем.
– Лонгфелло, вы там были?
– Увы, нет, мой дорогой мистер Грин, – ответил Лонгфелло. Последний раз он был на Горе Оберн еще до погребения Фанни Лонгфелло, а когда хоронили ее саму, не мог встать с постели. – Убежден, церемония вышла достаточно представительной.
– Ну еще бы, Лонгфелло. – В задумчивости Холмс прижал к груди руки. – Достойно и прекрасно отдали дань.
– Пожалуй, чересчур представительной, – объявил Лоуэлл, появляясь из библиотеки со стопкой книг в руках и не обращая внимания на то, что Холмс уже ответил на вопрос.
– Старый Хили знал, что делал, – мягко возразил Холмс. – Его место было в суде, а не на варварской политической арене.
– Уэнделл! Вы не то говорите, – властно объявил Лоуэлл.
– Лоуэлл. – Филдс посмотрел на него со значением.
– Подумать только, мы стали охотниками за рабами. – Лоуэлл лишь на миг отступил от Холмса. Он приходился Хили шести или семиюродным братом – все Лоуэллы приходились, по меньшей мере, шести или семиюродными родственниками лучшим браминским фамилиям, – но это лишь усиливало его неприязнь. – Неужто вы струсили бы точно так же, Уэнделл? Предположим, решение зависит от вас – вы что, надели бы на мальчика Симса кандалы и отослали бы его на плантацию? Ответьте мне, Холмс. Нет, вы мне ответьте.