Дар Божий
Шрифт:
Сегодня в ботсаду понедельник, санитарный день. Аллеи пустынны, по ним не таясь может шляться всякая нечисть. Миша опасался ходить туда, чтоб не повстречать живых мертвецов, как уже однажды было. Даже и в людные дни он пробирался в ботсад крадучись, перебегал от куста к кусту, прятался за стволами деревьев, и достиг в этом такого искусства, что если хотел, мог перемещаться совершенно скрытно.
Незримый, сам он видел всё. Гуляющие в березовой роще или участке хвойных растений и не ведали, что за ними следят.
Сейчас Миша поднимался наверх по террасам лестничкой,
Там, сразу за забором, через полосу берез, в долгой низине проходила дорога, и за нею был пригорок. От знакомой краеведки Миша слышал, что этот пригорок с его ровными очертаниями — остатки земляных укреплений Зверинецкой крепости, венчавшей некогда добрую половину горней части ботсада. Рядом с большой поляной в березовой роще, по склону пригорка росли колючие, густые кусты барбариса.
Миша подумал, что надо бы вернуться в дом за перчатками, но увидал, что на поперечных металлических прутьях забора кто-то стоит. Иногда посетители ботсада лезли на эти прутья, дабы обозреть окрестности, насладиться видом. Миша ругал их, скалил зубы, стрелял из рогатки или самострела вишневыми косточками, однако тропинка к секциям забора над сливами не зарастала.
Решив вселить страх, Миша задвигал ртом, издавая бессмысленные, низкие звуки, и потащился вверх уже вне закончившейся лестнички, прямо по траве, протягивая вперед руки.
— Медицина бессильна, — заметил девичий голос.
Миша увидел девушку в коричневых вельветовых джинсах и светлой блузке, с волосами, стянутыми лентой вокруг лба. Растопырил руки и просипел:
— Хххыы…
Жаль, что мать заставила закопать на террасе ниже прошлогоднюю яму, вырытую им для восстания из могилы. Предоставленный сам себе, Миша придумал забаву, являясь в своем обычном черном костюме-двойке из довольно глубокой четырехугольной ямы. Он поднимался к забору и ждал, когда начнут приближаться люди. Тогда сбегал к могиле и прятался в ней, чтобы неожиданно встать и с хрипами судорожно двигаться к зрителям.
Девушка отпустила прутья и шагнула назад, на расстояние вытянутой руки. Миша выбрался к забору и сказал:
— Я писатель-фантаст, изучаю человеческие страхи. Ты меня не испугалась, почему?
— Потому что это глупо, маскарад какой-то. А как зовут писателя-фантаста?
— Михаил Гнутов. Но печатаюсь я под псевдонимом, и он может быть тебе известен.
— А какой?
— Из скромности умолчу.
— И что же может дать для писательства подобный опыт… Нагнетать ужас на прохожих, или как это назвать…
— Я проверяю, что пугает людей, а что нет. Страшное в жизни напугает и на страницах произведения.
— Если хорошо это описать, — заметила девушка.
— Да. Вообще у нас тут есть и настоящие ужасы.
— Какие например?
— Про Зверинецкие пещеры слышала?
— Смутно.
— Сейчас туда паломников начали водить, через ботсад. А раньше… Нашли сеть подземных коридоров, в них тела погибших, вроде бы монахов. В неестественных позах. В справочнике об этом еще написано — «свидетельствующих, вероятно, о какой-то трагедии».
— А вы, местные жители, что об этом знаете?
— Ничего, они же не при нас погибли. А над входом в пещеры вообще долгое время стоял туалет.
— А далеко эти пещеры?
— Да вот там, — Миша показал рукой направо, — Но это не самое страшное в наших краях.
— А что еще страшнее?
— Кабал.
— А кто это?
Миша задумался. Представилось виденное как-то холодным летним рассветом — за шатким забором у перекрестка, в садике, среди грядок ходит человек в синеватом рабочем халате, как на уроках труда. На голове мешок с прорезями, при дыхании то прижимается к лицу, то отстает. На руках — грязные, грубые холщовые рукавицы. Он сутулится, шаркает на полусогнутых ногах. И никто не знает, даже живущий напротив прокурор, кто это такой — то ли сын хозяев усадьбы, то ли родственник, и почему он таков. Говорят что прокаженный, только не хочет жить в особом заведении. Но Миша предполагает другое.
— Это долгий разговор. Давай ты перейдешь по эту сторону забора, я поведу тебя к дому Кабала и по пути всё расскажу.
— Я тут не перелезу, — сказала девушка.
Миша указал рукой:
— Там дальше в заборе есть дырка, в конце Пырятинской улицы. Иди туда, а я обойду и тебя там встречу.
— Хорошо.
Миша повернулся и начал шажками сбегать с лестницы, иногда прыгая через ступени и сразу пролетая очередную террасу. Ближе к низу он подвернул в щиколотке ногу — боль полукругом отозвалась в голове, резанув ото лба к виску. Миша присел на одно колено, скривился, но распрямился и заковылял дальше, снова набирая скорость. Выбрался на улицу.
Пустынная, меж заборов. Сады карабкаются на гору справа, а влево сползают по склону к большому оврагу с бульваром Дружбы, и там на другом берегу раскинулось, по высотам земляных горбов, в деревьях, закрытое Зверинецкое кладбище.
Миша побежал. Мимо многоквартирного почтового ящика — синего, ржавого, раскрывающего пасти незапертых дверок. Мимо стоящего бурым исполином деревянного, двуногого столба. На него Миша давно собирался залезть как-нибудь ночью, чтобы вести наблюдение за Кабалом.
От столба улица Мичурина спускалась к перекрестку с Пырятинской. Там была, квадратным козырьком из стекла и металла, будка синего таксофона — второго на весь район. Вооружившись телефонной книгой, не раз отсюда звонил Миша в разные учреждения, по шуточным делам. За будкой — усадьба Кабала, без движения.
Свернул вправо, поднимаясь проулочком к ботанической ограде. Здорово будет оказаться там раньше девушки и крикнуть:
— Я тебя обогнал!
Секция ботсадовского забора там варенная-переваренная, носит следы долголетней борьбы сотрудников ботсада с местными жителями. Только дырку заварят, а ну ее ножовкой! И ходит в проем горбатая бабка с палкой, а за нею куцехвостые козы — белая, серая, снова белая.