Дар дождя
Шрифт:
– Это как?
Я посмотрел на рикш: они сидели, вытянув одну ногу на скамье, а колено второй держали согнутым, отчего оно возвышалось над столешницей, как вершина холма, и забрасывали еду себе в рот.
– Может, на следующем балу у резидент-консула.
Мы одновременно встали, и тут в борделе послышалась какая-то кутерьма. Над столами раздался грубый мужской голос:
– Убирайтесь! Вон!
Створчатые двери с хлопком распахнулись, из них, спотыкаясь, вывалился англичанин средних лет и врезался в опору галереи. Он развернулся, и тут из дверей
– Довольно! – вступился Кон, заблокировав следующий удар.
Китаец отвел руку и сжал кулаки, но тут же узнал Кона.
– Господин Кон, простите. Этот анг-мо нарушал правила.
– Оставьте его мне, – сказал Кон.
Парень тут же повиновался и вернулся внутрь здания. Сидевшие вокруг рикши снова принялись за еду.
Кон подвел пьяного англичанина к нашему столу и налил ему чашку чая.
– Вы в порядке?
– Да-да… Девушки-милашки… Давай позабавимся… – бормотал мужчина.
Кон заставил пьяного проглотить чай, и через минуту тот вроде бы протрезвел.
– Вы меня спасли. Но кто вы, черт подери?
– Друзья, зашли поужинать, – ответил я.
– Вы можете подбросить меня до гостиницы?
Я крикнул, чтобы принесли счет, и англичанин бросил на меня оценивающий взгляд.
В машине он сказал, что его зовут Мартин Эджком.
– Как вы попали в тот квартал? – спросил я.
– Для европейца вы хорошо говорите на местном диалекте, – заметил он, проигнорировав мой вопрос.
– Моя мать – китаянка. – Я представился, и он прищурил глаза.
– Сын Ноэля Хаттона?
– Верно.
– А вы? – спросил он у Кона, который назвал свое имя.
– Чей он сын, вы тоже знаете? – с некоторым сарказмом поинтересовался я.
– Сын Таукея Ийпа, – ответил Эджком.
– Теперь наша очередь: кто вы, черт подери?
– Забросьте меня в «Азиатский и восточный», – сказал Эджком.
В лучших традициях легендарного «Азиатского и восточного отеля» Балвант Синг, портье-сикх, бесстрастно помог Эджкому, из разбитого носа которого шла кровь, подняться наверх в номер.
Кон раскрошил льда, завернул его в полотенце и подал Эджкому. Номер был роскошный: балкон выходил на бассейн, внизу за которым плескалось море. С берега дул ночной бриз, шурша листьями кокосовых пальм. Вдоль песчаной отмели белела оторочка прибоя, и луна, полная и круглая, казалась очень близкой и твердой.
– Какими языками вы владеете? – спросил Эджком, похлопывая по переносице свертком со льдом.
При виде его неуклюжих попыток Кон покачал головой, отобрал лед и с силой прижал к носу Эджкома. Тот вскрикнул от боли.
– Черт побери! Пустите!
– Перестаньте дергаться, нужно остановить кровь.
Я отвернулся, чтобы сохранить ему лицо, и сказал:
– Я знаю хок-кьень, английский, малайский, немного кантонский, но ни одного индийского диалекта. Мой друг знает те же языки, что и я, и еще мандарин.
– И мы оба умеем говорить и писать по-японски, – добавил Кон.
Я не знал, почему не перечислил японский. Возможно, в душе я считал это постыдным, тем, о чем не следовало особенно распространяться. Но, кроме того, мы с Эндо-саном настолько сблизились, что я практически перестал обращать внимание на его национальность и в разговоре часто не замечал, говорили мы на японском, или на английском, или на смеси одного с другим, – главное, как хорошо мы понимали друг друга. Утверждение Кона, что я сносно знаю японский, удивило меня самого.
– Какая редкость, – сказал Эджком. – Нас просто свела судьба.
Мы с Коном озадаченно переглянулись.
– Вы, наверное, не слышали про сто тридцать шестой отряд, так что я вам все сейчас расскажу. Должен предупредить, что информация секретная и обсуждать ее с посторонними запрещается. Ясно?
Мне захотелось выйти из номера. Я совершенно не хотел слушать то, что он собирался нам рассказать, но Кон уже ответил:
– Да, ясно.
– Это отряд, сформированный британским военным ведомством. Мы совершенно уверены, что японцы планируют вторжение в Малайю, хотя Министерство иностранных дел и считает это маловероятным. Но мы штанов не протираем. Мы начали набирать людей в подразделения, которые будут действовать в тылу противника, чтобы противостоять японцам, если они объявят нам войну.
– Организованное сопротивление, – сказал я, отчетливо представив нарисованную картину; смелость плана вызывала у меня восхищение, смешанное с едва уловимым чувством, что нас предали. Так, значит, британское правительство уже подозревало о возможном нападении, подозревало, что Малайя падет, но продолжало утверждать, что этого не случится и что сингапурские пушки отобьют любую попытку вторжения.
– Мы ищем тех, кто владеет малайским, тамильским, английским и любыми другими местными диалектами, – продолжал Эджком.
– И что потом? – спросил Кон.
План его явно увлек, и мне захотелось увести его от Эджкома. Между мной и Коном оказалось одно существенное различие: он был идеалистом, а я – нет. Для меня Эджком ничем не отличался от мандуров, вербовщиков, которые в восемнадцатом веке ходили от одной индийской деревни к другой, заманивая всех попавшихся отправиться в Малайю в качестве кули.
– Подразделения будут размещены в джунглях, чтобы объединиться с местными жителями из деревень и лесных поселений. Они будут собирать сведения о враге и, возможно, вести подрывную работу против японцев.
– И вы хотите, чтобы мы записались? – спросил Кон.
– По-моему, вы оба подходите идеально. Знание языков дает вам преимущество. Боже, вы даже по-японски говорите! Вы бы прошли у нас обучение, ну, основы рукопашного боя, ничего особенно сложного для таких молодых людей, как вы. Основные навыки владения огнестрельным оружием и выживания в джунглях.
Мне не понравилось, к чему он клонил.
– У нас был длинный день, и я очень устал. Как насчет того, чтобы разойтись по домам?