Дар дождя
Шрифт:
– Только не ты. Я тебе завидую. У меня не получается так хорошо контролировать чувства. Уильям всегда говорил, что из нас всех ты был самым отстраненным и хладнокровным. Самым англичанистым англичанином, если на то пошло.
Ее слова лишили меня дара речи. Значит, вот как семья меня представляла, – холодным и бесчувственным, хотя я всего лишь пытался скрыть свою неуверенность в собственном месте в порядке вещей? Я чуть не расхохотался, недоверчиво и с горечью.
Отец вернулся к нам и обнял Изабель. Очередь двинулась.
– Будь осторожна. Когда все наладится, думаю, тебе надо выйти за Питера.
Изабель сжала его крепче.
– Спасибо, папа!
Он отпустил
– Надеюсь, там вы будете в безопасности. Я буду молиться за вас. Да хранит вас бог.
Они поблагодарили его, некоторые прослезились. Он обернулся ко мне:
– Позаботься о них. Завтра утром я пришлю сюда машину, чтобы тебя встретили. – Он помолчал. – То, что я сказал позавчера… когда в доме были эти япошки… – начал он.
Я прервал его:
– Не надо больше ничего говорить.
Он посмотрел на меня с благодарностью и обнял так крепко, как – я с удивлением это понял – мне хотелось всю жизнь.
– Ты хороший мальчик, – сказал он и быстро поцеловал меня в щеку.
Он стоял рядом, пока мы все не залезли в деревянный вагончик фуникулера. Двери вагончика не закрывались, и одной из женщин – я узнал в ней госпожу Рейли, жену ювелира, – пришлось выйти и ждать следующего. Фуникулер дрогнул и пополз вниз по склону, но потом, когда вагон на вершине горы поехал вниз, канатные шкивы закрутились и медленно потянули нас вверх. Мы висели на поручнях; все сидячие места были заняты пышными дамами среднего возраста, которые яростно обмахивались веерами, словно птицы хлопали крыльями в переполненной клетке. Нас трясло по рельсам, и, пока направленная вниз сила спускавшегося вагона тянула нас вверх, я чувствовал, как жара постепенно сменялась прохладой.
На вершине, выходя со станции, мы увидели, как мимо пролетела эскадрилья истребителей-бомбардировщиков, спикировавших на Джорджтаун. Я насчитал больше пятидесяти. Солнце высвечивало кроваво-красные круги на фюзеляжах и крыльях, делая самолеты похожими на зиявшие раны. Когда они сбрасывали высоту, серебристые, похожие на рыб силуэты превращались в темные точки. Через несколько минут над гаванью поднялись клубы дыма.
– Они бомбят город, – сказала Изабель. – Будь они прокляты!
Облачка дыма превращались в густые и черные столбы. Самолеты летали над городом, сбрасывая новые порции бомб. В гавани маленькая флотилия нарезала бессмысленные круги, словно стая оглушенных уток в пруду. Некоторые корабли загорелись, взорвались и стали тонуть. Женщины вокруг нас обезумели, одна зашлась криком, что должна вернуться домой. «Они придут сюда, они придут сюда!» – повторяла она.
– Она права. Что, если они начнут бомбить гору? – спросила Изабель.
– Не начнут, – ответил я, вспомнив дом в псевдотюдоровском стиле, которым заинтересовался Эндо-сан, дом, откуда был виден весь окружающий океан, особенно если вооружиться мощными телескопами.
Изабель услышала в моем голосе уверенность и решила не спорить. Мы дошли до Истана-Кечила. Я помог распаковать запасы провизии и сказал:
– Пойду прогуляюсь.
Казалось, прошло уже очень много времени с тех пор, как я был здесь с Эндо-саном, показывая ему красоту горы. Теперь, когда все его действия стали мне понятны, я ощущал глухое чувство утраты. Странно: у меня не было к нему злости, только отчаяние. Оно было примерно таким, как я и ожидал. Эндо-сан предал мою невинность, тут же заменив ее знанием, силой и любовью. Я спрашивал себя, не было ли во мне какого-то изъяна, раз я смог принять его предательство так спокойно, или практика дзадзэн оказалась более эффективной, чем я думал, сделав меня таким хладнокровным, как заметила
Я сошел с дороги на перекрестке, ведущем к псевдотюдоровскому дому, и осторожно спустился по травянистому склону. Дым из порта и отдельных районов города был виден даже отсюда, и я пытался унять беспокойство об отце, надеясь, что он поехал прямо домой, как и обещал. У заднего входа я притаился и почти припал к земле. Калитка проржавела, а железный забор был обвит вьюном. Я потряс забор, убедился, что он выдержит, и перелез на другую сторону.
Дом казался пустым, но я ждал, спрятавшись за розовым кустом, напрягая слух, чтобы услышать топот собачьих лап. Через минуту я перебежал к стене и прислонился к ней. В темных окнах ничего нельзя было разглядеть. Я продолжил двигаться вдоль стены, пока не достиг угла, где остановился. На газоне стояла большая металлическая конструкция, похожая на миниатюрный подъемный кран. На ней, словно неутомимая мухоловка, непрерывно вращалась квадратная сетчатая антенна. Однако было совершенно ясно, что эта штуковина ловит не насекомых-вредителей, а радиосигналы. Рядом с антенной стоял шест, на котором рыбьим хвостом развевался флаг. На фоне белизны флага красный круг в центре казался еще ярче и более угрожающим.
Двери балкона на противоположном углу дома открылись, и до меня долетели стук шагов, щелк зажигалки, а потом голоса. Вниз потянуло слабым запахом табака. Из своего укрытия я видел двух человек, они были похожи на гражданских.
– Флот получил сообщение?
– Хай, полковник Китаяма, – ответил голос помоложе.
– Бомбежка прошла успешно?
– Хай, полковник Китаяма.
– Сообщите генералу Ямасите.
Я решил, что услышал достаточно, и тихо вышел тем же путем, каким вошел.
Я ушел перед рассветом, попрощавшись с Изабель. Накануне вечером мы с ней засиделись при свете свечей и проговорили всю ночь, чего раньше никогда не делали.
– Каково это – любить? – спросил я. – Ты столько раз влюблялась: сначала – в того парня из «Стрейтс-трейдинг», потом – в американского писателя, а потом – в австралийского фермера…
– Ничего списочек, да? – насмешливо улыбнулась она. – То, что я чувствовала по отношению к ним, и мои чувства к Питеру даже нельзя сравнивать. У него много недостатков, у кого их нет, но любовь помогает не обращать на них внимания, видеть вместо них достоинства. Раньше у меня так не получалось – я бросала тех, кого думала, что люблю, при первой же слабости, проявленной ими. Кстати, я должна извиниться за его высказывание про узкоглазых обезьян.
Я отмахнулся и налил ей еще вина. Оставаясь собой, Изабель позаботилась, чтобы у нее был щедрый запас того, что делает жизнь вкуснее, пусть даже пока приходилось прятаться от японцев.
– Что ты нашла в том, кто настолько тебя старше?
Она не торопилась с ответом. Я видел, как она перебирала формы, в которые хотела его облечь, но потом отказалась от них и создала новую.
– Меня привлекли его мудрость, уверенность в себе и знание, чего хочет от жизни. Мне не нужны его деньги, хотя у него их полно.
– «Любовь не есть любовь, коль в ней преобладает расчет», – процитировал я одну из любимых строк отца.
– Хоть кто-то из нас что-то впитал за те долгие вечера, когда он читал нам «Короля Лира», – сказала она, посмотрев в сторону.
Тогда я решился рассказать Изабель о принятом мною решении работать на японцев в надежде, что она поймет. Но она сначала опешила, а потом пришла в ярость.
– Как ты мог? Зная, какие зверства они творят?
– Я думал, что так смогу защитить интересы нашей семьи.