Дар дождя
Шрифт:
Он протянул руку и нежно коснулся моей щеки.
– Никогда не говори того, чего не думаешь. Мы должны всегда быть честны сами с собой. Возможно, тебе даже хочется причинить мне боль. – Он вздохнул. – Я тебя не виню.
– Но я виню вас. Вы мне лгали. Вы использовали меня, использовали мое знакомство с островом. Вы просили меня показать его вам, чтобы все сфотографировать. И ваша поездка в Кота-Бару в прошлом году. Теперь я знаю. – Я увернулся от его руки. – И все остальное – все было фарсом, разве нет?
Он казался подавленным. Он поднял руки, словно думая, что может меня исцелить, но
– Я больше не могу вам доверять, Эндо-сан.
– Помни, что я сказал тебе на приеме в честь Уильяма, – начал он, но замолчал, не в силах продолжить.
Я восстановил в памяти то, что он сказал на приеме: несмотря на то что мы скоро станем противниками, я никогда не должен забывать его чувств ко мне. Теперь в этом было мало утешения.
– Почему я никогда не могу поступить правильно? – озадаченно спросил я.
– О, ты поступишь правильно, мой бедный мальчик. Ты поступишь.
А вспышки над морем становились все ярче и чаще, озаряя темнеющее небо дождем падающих звезд.
Глава 2
Когда я шел вверх по улице к дому Таукея Ийпа, надо мной пролетела эскадрилья, оставив позади хвост из белых лепестков, медленно плывших вниз. Некоторые осели на макушках деревьев, где хлопали на ветру, озадачивая птиц. Остальные усеяли улицу и газоны, и я подобрал один из них.
Это была листовка, напечатанная на английском, китайском, малайском и тамильском языках. Она убеждала нас мирно сдаться и приветствовать Императорскую армию. Если мы это сделаем, никто не пострадает. Я аккуратно свернул бумажку и положил в карман.
Эти листовки падали с самолетов по всему острову уже неделю, пока все больше и больше малайских территорий сдавалось японцам. Порт был полон пассажиров, побуждаемых невысказанной, но почти осязаемой истерией и садившихся на корабли, которые должны были доставить их в Сингапур.
Я позвонил, но мне не открыли. Толкнув двери, я вошел внутрь и пошел вокруг дома туда, где стоял отец Кона, глубоко погруженный в свои мысли, и разглядывал свои отмеченные наградами белые орхидеи. Он увидел меня, и его взгляд прояснился.
– Ты, наверное, ищешь моего сына.
– Я надеялся, что он сказал вам, где его искать.
Он покачал головой:
– Он уехал. У меня нет от него новостей, и сомневаюсь, что будут. Пожалуйста, присядь.
Я присел на край деревянного ящика для цветов.
– Он говорил, что даст о себе знать.
Старик кивнул.
– Вы пытались помешать ему вступить в отряд?
– Нет. Разве я мог? Ты лучше всех должен знать, что у каждого из нас – собственный путь.
– Вы не уезжаете туда, где безопаснее?
Он покачал головой:
– Мой путь – здесь. – На миг он показался намного старше своих пятидесяти лет. – Если я уеду, кто встретит моего сына, когда он вернется?
– Кон очень похож на вас, – сказал я, пытаясь придумать, чем бы заполнить молчание.
У нас никогда не бывало особых тем для разговора, но мое сравнение ему явно понравилось. Наверное, в этом и заключалось отцовское счастье. Мы смотрели, как самолеты в небе заходят на новый круг.
– Он мой единственный сын. Я очень сожалею об Уильяме. Только богам известно, что бы стало со мной, если бы я потерял своего мальчика. Думаю, я бы не смог жить дальше.
– Не знаю, переживем ли мы все эту войну.
Он улыбнулся почти зловещей улыбкой и поднял брови.
– У меня нет никаких сомнений, что если кто-то и выживет, то это будешь ты. И я не думаю, что дело только во влиянии твоего учителя. Нет, я встречался с господином Эндо и совершенно уверен, что он не берется учить слабаков. Думаю, ты всех нас еще очень удивишь.
Я встал с цветочного ящика, недовольный оборотом, который принял наш разговор. В словах Таукея Ийпа были кости, как в рыбном филе, которое кусаешь, не думая о последствиях.
– Мне пора. Пожалуйста, сообщите мне, когда узнаете, где ваш сын.
До нас постоянно доходили сведения о зверствах, чинимых наступавшими с севера японскими войсками, и, несмотря на то что отец держал их при себе, я видел на его лице страх. Он достал из оружейного шкафа в кабинете винтовку и держал ее под рукой полностью заряженной. Коллекция керисов исчезла из библиотеки. Наши оловянные рудники и плантации на севере Малайи были все захвачены японцами, и мне пришла мысль, что отец никогда не передаст им семейную фирму. Я начал опасаться за его жизнь, и этот страх вырос еще больше, когда однажды, возвращаясь домой во влажных сумерках, мы увидели на подъездной аллее штабную машину. Над ее капотом поник белый флаг с красным кружком.
– Ублюдки, – произнес отец, выйдя из машины прежде, чем дядюшка Лим успел полностью затормозить.
Я бросился за ним в дом. В коридоре мы сразу же услышали голоса, и я остановился, увидев, как по лестнице спускается Горо, офицер из японского консульства, и с ним кто-то еще. Увидев нас, они остановились на полпути.
– Убирайтесь из моего дома, – сказал отец.
Посмотрев на японца, стоявшего рядом с Горо, я испытал необъяснимый страх. У него были узкие, немигающие глаза, короткие усы и очень короткая стрижка. Больше всего меня ужаснула не его военная выправка, а то, что на нем не было формы. Я тут же понял, что перед нами стоит сотрудник кэмпэнтай [75] , тайной военной полиции, которая пытала беженцев на севере Малайи. Положив руку отцу на плечо, я попытался его сдержать.
75
Военная полиция Императорской армии Японии в 1881–1945 годах.
– Ему недолго осталось быть вашим, – сказал Горо. – Он очень понравился Фудзихаре-сану.
Мужчина заговорил с Горо по-японски. Я хорошо понял его, но Горо перевел:
– Когда вы все сбежите отсюда, мы получим и вашу компанию.
– Мы никогда не сбежим, – ответил отец.
– Что вы сделаете, нас не касается. Мы всех вас отправим в лагеря или расстреляем.
Он указал на меня.
– Даже вашего полукровку-сына.
Мне нужно было найти способ их успокоить. Я поклонился и заговорил с ними успокаивающим тоном, когда в коридор вышла Изабель, наставив на Горо отцовскую винтовку.