Дар мертвеца

Тодд Чарльз

Он остановился, чтобы прочесть объявления у дверей, и сразу же заметил домик Викторианской эпохи за церковью. На ее двери была прибита деревянная табличка с надписью готическим шрифтом: «Пастор».

Ратлидж постучал. Ему открыла молодая женщина.

— Да, сэр? — неприветливо спросила она.

— Я бы хотел поговорить с мистером Эллиотом. Он дома?

— Только что вернулся из церкви, — ответила молодая женщина. — Входите, а я спрошу, принимает ли он. Как вас представить?

— Ратлидж.

— Спасибо, сэр. — Ратлиджу показалось, что

про себя женщина добавила: «Должно быть, вы и есть тот самый полицейский из Лондона». Она скрылась в темном коридоре. Деревянные панели и в коридоре, и в прихожей, где он стоял, были лишены резьбы и украшений, зато отполировали их на совесть. Они слегка осветляли общий мрак. С единственного в прихожей портрета смотрел сурового вида мужчина с седеющей патриархальной бородой, в одежде священнослужителя двухсотлетней давности, а то и старше. Глаза у него были черные и очень суровые, но губы мягкие, почти добрые. Такое лицо обещало не только осуждение, но и сострадание.

Вдали, в коридоре, тихо постучали, скрипнула открываемая дверь. Вскоре молодая женщина вернулась:

— Сюда, сэр. Пожалуйста. — Она провела его в тыльную сторону дома, и он очутился в большой комнате, настолько заставленной мебелью и книжными стеллажами, что, казалось, все вот-вот рухнет.

За заваленным книгами письменным столом сидел человек среднего роста и сложения. На его лице выделялись крупный нос и фанатично горящие глаза. Судя по всему, их обладатель считал, что знает ответы на любые вопросы, которые могут прийти в голову его пастве. Лицо у него было непроницаемое, зато в глазах светилось убеждение в собственной непогрешимости. Хэмиш, кальвинист до мозга костей, буркнул: «Такой сжигал бы еретиков заживо, если бы мог…» Он не хвалил пастора, а предупреждал: с таким стоит вести себя осторожно.

Эллиот протянул Ратлиджу руку, но с места не встал. Ратлидж пожал сухие негнущиеся пальцы.

— Чем я могу вам помочь, инспектор?

— Меня прислали в Шотландию в связи с делом вашей прихожанки, ранее называвшей себя миссис Маклауд, — непринужденно начал Ратлидж. — Возможно, настоящая мать ребенка — англичанка.

— Ясно. — Эллиот нахмурился. — Вполне возможно. Да.

— Насколько я понимаю, мисс Макдоналд посещала службы в вашей церкви. Вы навещали ее после того, как ее арестовали? Ведь вы ее пастор…

— Только однажды. — Священник окинул комнату взглядом. — Правда, с тех пор она не просила меня ни о совете, ни о наставлении.

— Но ведь и она тоже достойна спасения? — негромко спросил Ратлидж.

Священник устремил на него пламенный взор своих светло-голубых глаз.

— Спасение не дается даром. Его надо заслужить. Она отказывается признаться в своих грехах.

Вот так — во множественном числе.

— В грехах?

— У нее их много. Надменность. Гордыня. Распутство…

Примечательно, что убийство названо не было. Хэмиш сразу же ворчливо указал на это Ратлиджу. С первых же секунд он воспылал к священнику неприязнью. Ратлидж попытался сохранять объективность, но

неожиданно для себя вдруг подумал: этот человек воспользовался анонимными письмами, чтобы наказать ту, на кого они были направлены, а не отправителя. Странный выбор для священнослужителя…

— Если ребенок не ее, как ее можно обвинять в распутстве?

— У меня на глазах прихожанин, упав на колени, просил Всевышнего простить его за желание, которое она в нем возбудила. Он страдал из-за того, что его душа подвергалась опасности. Он человек порядочный и не может вынести чувства вины.

— Но в искушение введен ваш прихожанин, ему и искупать грех, а не ей!

Эллиот холодно улыбнулся:

— Женщины всегда были искусительницами. Адам съел яблоко по приказу Евы. Он лишился милости Господа, и наш Спаситель пришел, чтобы искупить тот смертный грех. Искупить на кресте своей плотью. Фиона Макдоналд — сосуд греха. Не дух руководит ею. Таких женщин, как она, можно только пожалеть.

— Судя по тому, что я слышал, никто не обвинял мисс Макдоналд в том, что она — плохая мать. Она любит ребенка, которого называет своим сыном. — Неожиданно для себя Ратлидж понял, что ему трудно называть мальчика по имени.

— Тем больше причин держать ребенка от нее подальше. В богобоязненной семье у него скоро сотрутся все воспоминания о ней, там его воспитают добрым христианином. В конце концов, она не имеет на него никаких прав.

— По-вашему, она виновна в том, в чем ее обвиняют?

— О да. Вне всяких сомнений! — Эллиот почесал подбородок. — Я видел, как мои прихожане, один за другим, отворачивались от нее. Они все вынесли ей приговор!

— Значит, ее повесят.

Эллиот оглядел его с головы до ног:

— Вполне возможно. А вы-то почему убеждены в ее невиновности?

Пораженный, Ратлидж ответил вопросом на вопрос:

— Разве я убежден?

— Да, конечно! — Эллиот сложил пальцы домиком. — Прослужив пастором в здешнем приходе тридцать два года, я научился читать в душах людей, которые приходят ко мне. Вы одержимы чувством вины, война до сих пор не дает вам покоя. Вам кажется, что на поле боя вы столкнулись с воплощением зла и научились его распознавать. Но так ли это? Во Франции вы видели покалеченные тела и поврежденный рассудок. А я наблюдаю, как погибают души.

Ратлидж неожиданно вспомнил Корнуолл и Оливию Марлоу.

— Должно быть, гибель души гораздо страшнее, — ровным тоном согласился он. — Но поскольку я не Господь Бог, я не сужу моих собратьев. Мне важно выяснить истину о Фионе Макдоналд. Это мой долг полицейского. Перед ней. Перед вами. Перед обществом.

— Инспектор, подумайте сначала, что движет вами, и истина станет ясна. Принятие желаемого за действительное — еще не правда. Берегитесь! Одиночество — плохой советчик.

Ратлидж слышал Хэмиша, тот что-то враждебно ворчал. Трудно сказать, против кого были направлены его речи — против него или против Эллиота. Он про себя ответил Хэмишу: «Я смотрю на нее твоими глазами…»