Дар
Шрифт:
Лиз не могла представить этого, но вынуждена была признаться самой себе, что положение Мэрибет никак нельзя было назвать легким.
— Мэрибет именно так и говорит — что она уверена в своей правоте, — подтвердил Томми. — Я думаю, она именно поэтому почти не говорит о ребенке и не покупает детских вещей. Это только доставляет ей лишнюю боль.
Томми, несмотря ни на что, собирался жениться на Мэрибет и воспитывать ее ребенка.
Он был готов к тому, чтобы взять на себя такую ответственность. Родители хорошо его воспитали, и он был
— Ты должен прислушиваться к ее мнению, Томми, — предостерегающим тоном сказала Лиз. — Мэрибет должна все решить сама.
Ей лучше знать, что для нее правильно, а что нет, что бы ты там себе ни думал. Не пытайся давить на нее, — добавила она многозначительно, — и не взваливай на свои плечи то, с чем не справишься. Вы оба слишком молоды, а брак и дети — это такие вещи, которые не слишком легко даются и зрелым людям. Нельзя жениться из альтруистических соображений. Это, конечно, прекрасно, но жить с человеком — это гораздо больше, чем просто помогать ему. Чтобы преодолевать жизненные трудности, которые возникают гораздо чаще, чем ты думаешь, нужно быть очень сильным человеком. В шестнадцать лет ты просто не сможешь этого сделать.
И в сорок… и в пятьдесят… Им с Джоном в последнее время как-то плохо удавалось преодолевать жизненные трудности. Лиз только сейчас начала понимать, что они страшно отдалились друг от друга, утратив способность к взаимной поддержке. У нее часто возникала горькая мысль, что они не выдержат выпавшего на их долю испытания и их брак готов распасться.
— Я ее люблю, мама, — искренне признался Томми, чувствуя, как его сердце сжимается от щемящей боли. — Но пойми, я не хочу, чтобы Мэрибет прошла через все это в одиночестве.
Он всегда был честен с матерью, и Лиз это прекрасно знала. Она понимала, на что ее сын способен ради Мэрибет, но, какими бы прекрасными ни были его намерения и как бы ей ни нравилась Мэрибет, она все равно не хотела, чтобы они поженились. Если уж вступать в брак, то не сейчас и не по этим причинам.
— Она не одинока. Ты сейчас живешь только ради нее.
— Я знаю. Но это не то, — печально откликнулся Томми.
— Она должна пережить это сама. Это ведь ее собственная жизнь. Пусть она самостоятельно найдет свою дорогу. Если вы не ошибаетесь в своих чувствах, ничто не разлучит вас, и в один прекрасный день вы будете вместе.
Томми кивнул, не желая спорить, но как ему хотелось убедить всех, что Мэрибет должна оставить ребенка и выйти за него замуж!
К сожалению, сама Мэрибет была первой, кто на это никогда не согласится, да и родители тоже были явно против. Это упрямство бесило его.
Но в День Благодарения, усевшись за праздничный стол, они словно стали одной счастливой семьей…
Лиз постелила на стол свою лучшую кружевную скатерть, принадлежавшую когда-то бабушке Джона, — ее подарили им на свадьбу — и подала обед в китайском сервизе, которым пользовалась лишь для особых
Мэрибет пришла в темно-зеленом шелковом платье, которое можно было носить с поясом и тогда, когда ее фигура обретет прежнюю стройность; ее густые рыжие волосы были распущены и волнами лежали на плечах. Со своими огромными зелеными глазами она выглядела юной и трогательной и, несмотря на выпирающий живот, очень привлекательной.
Лиз надела ярко-голубое платье и подкрасила щеки, чего с ней не случалось уже очень долго. Мужчины тоже принарядились; в доме царила теплая и праздничная атмосфера.
Мэрибет принесла Лиз цветы, огромные желтые хризантемы, и коробку шоколадных конфет, которые, как она знала, пользовались большим успехом у Томми.
Закончив ленч и усевшись у камина, они еще больше стали походить на счастливую дружную семью.
Для Уиттейкеров это был первый большой праздник без Энни, и Лиз очень боялась этого дня. Она постоянно вспоминала свою маленькую дочку, но, когда рядом были Мэрибет и Томми, эти воспоминания не вызывали у нее такой обостренной реакции.
Потом Лиз и Джон вышли прогуляться, а Томми с Мэрибет решили немного покататься. Мэрибет удалось освободиться на все выходные, потому что в ресторане ее любили, жалели и шли ей навстречу. Томми уговорил ее пожить эти дни в доме Уиттейкеров.
— Эй, только на коньках не катайтесь! — крикнула им вслед Лиз, придерживая на поводке собаку.
Они с Джоном собирались зайти к друзьям на пару часов, после чего все четверо, Джон, Лиз, Томми и Мэрибет, намеревались пойти в кино.
— Ну, что будем делать? — спросил Томми на пути к озеру.
Ответ Мэрибет был неожиданным; услышав его, Томми почувствовал смесь облегчения и удивления. Он весь день думал о том, что должен туда сходить, но не заговаривал об этом, боясь, что родители его намерение сочтут странным.
— Как ты считаешь, может быть, заехать на кладбище? — нерешительно спросила Мэрибет. — Я просто подумала… понимаешь, сегодня я как бы заняла место Энни — но только условно, конечно. Мне бы так хотелось, чтобы она была с нами, чтобы твои родители были опять счастливы. Не знаю… мне просто хочется побывать там и… познакомиться с ней.
— Да, — откликнулся Томми, — мне тоже.
Он чувствовал абсолютно то же самое.
Впрочем, его родители явно потихоньку выбирались из пучины своего горя и стали гораздо терпимее относиться друг к другу.
Они остановились и купили цветы — маленькие желтые и красные розочки, перевязанные длинными розовыми лентами. Мэрибет осторожно положила их на могилу, рядом с небольшой плитой из белого мрамора.
— Здравствуй, малышка, — тихо сказал Томми, вспоминая вечно искрящиеся смехом большие голубые глаза. — Мама сегодня приготовила отличную индейку. Правда, тебе бы не понравилось — она была с изюмом.
Они долго сидели на могиле в полном молчании, держась за руки и думая о маленьком ангеле, лежащем здесь.