ДАртаньян в Бастилии (Снова три мушкетера - 2)
Шрифт:
– Очень может статься. Я же говорил вам, что мне вообще редко последнее время приходит что-нибудь путное.
Что же вы обнаружили?
– Что, для того, чтобы вызвать Планше, придется самим выйти на улицу.
– Ничуть не бывало.
– Но как это сделать?
– Послать за Планше слугу нашей хозяйки.
– Но разве мы можем доверять какому-то неизвестному малому.
– Я и не думаю доверять ему что-то серьезное. Но нам ничто не мешает пригласить хозяйку и попросить ее отправить слугу в казармы Пьемонтского полка к сержанту по имени Планше. Он пойдет туда, разыщет Планше и сообщит, что его ждут на улице Феру. Думаю, нашему сержанту не потребуется много времени, чтобы догадаться, кто его приглашает, даже если слуга забудет номер дома.
– Вы совершенно правы, Атос. Давайте так м сделаем.
Они так и сделали.
Покуда друзья дожидались Планше, вернулся Гримо из монастыря. На маленьком клочке бумаги бисерным почерком Арамиса было написано следующее:
Улицы Парижа стали совсем недоступны для меня, и я вынужден сделаться затворником. Но прежде чем я окончательно уединюсь, мне предстоит выполнить мой христианский долг, этою требует моя совесть. Я отправляюсь на вылазку, надеюсь, она будет недолгой и успешной. Если же нет. прощайте, милые мои друзья, и пусть Бог поможет вам завершить то дело, которое мы начали вместе и в котором я так мало сумел помочь вам. Моим душеприказчиком я попросил быть того, кто передаст это послание. Он же известит ту (последнее слово было густо зачеркнуто и исправлено на «того»), того единственного, кроме вас, человека на свете, который, быть может, будет оплакивать меня. Ваш А.
Прочитав записку, друзья вновь обратили свои взоры на Гримо.
– Так ты, значит, не застал Арамиса в монастыре? – спросил Атос.
– Он покинул монастырь прошлой ночью и оставил это.
В монастырь меня не пустили.
– Понятно, у миноритов строгий устав, – задумчиво проговорил Атос. – Кто передал тебе записку, Гримо?
– Один священник. Отец Мерсенн. Хороший человек.
В устах молчальника Гримо такой отзыв мог служить вы дающейся рекомендацией. Годы, проведенные в услужении у Атоса, приучили Гримо излагать только главную мысль.
– Из того, что сообщил нам Гримо, следует, что мы не знаем, что сталось с Арамисом.
– Черт возьми! Верно.
– Но мы знаем, что какое-то благородное дело послужило причиной того, что он решил рискнуть собой еще раз.
– Ax! – вскричал Портос. – Держу пари, что и в этот раз тут замешана какая-нибудь дама. Он неисправимый романтик, наш Арамис.
– Думаю, вы ошибаетесь, Портос. На этот раз дело серьезнее. Вспомните, в записке говорится, что его побуждает к этому совесть. Будь речь о даме, он написал бы – «сердце» или «душа», в конце концов!
– А я говорю вам, что ошибаетесь вы, – упорствовал Портос, на которого торжественный и печальный слог послания Арамиса не произвел такого впечатления, как на Атоса, подчас склонного к черной меланхолии. – «Совесть», .душа", «сердце»! Наш милый Арамис – поэт, а поэты никогда не отличают одно от другого и всегда все перепутают!
Право, Атос, вы ошибаетесь, глядя на вещи слишком мрачно.
– Я хотел бы ошибаться, – покачал головой Атос. – Но жизнь обычно подтверждает мои наихудшие предположения.
– В таком случае, давайте снова заключим пари!
– Вы говорите – «снова», Портос?
– Черт побери, конечно, снова. Новое пари!
– Новое пари?!
– Как, вы забыли?!
– Да о чем вы тут толкуете, Портос?!
– Да о том самом пари, которое мы с вами заключили в «Сосновой шишке», когда только что приехали в Париж и собирались переночевать.
Само собой разумеется, этот разговор происходил уже без Гримо, которого Атос отослал в соседнюю комнату по-солдатски коротким жестом.
– Я совсем забыл, – сказал Атос. – Но теперь припоминаю.
– А я, напротив, помню очень хорошо. Вы выиграли у меня сорок пистолей.
– Тогда причина ясна. И вы предлагаете мне новое пари?
– Ну разумеется. Я бьюсь об заклад, что «христианский долг» нашего таинственного Арамиса, о котором он пишет в своем послании, вполне можно заменить словами «племянница богослова», безо всякого ущерба для смысла!
– Будь по-вашему.
– Ставлю сорок пистолей.
– Э-э, друг мой. Так дело не пойдет. Могу предложить двадцать и дюжину бутылок бургундского.
– Так вы снова не при деньгах? Хорошо, принимаю ваши условия. И заметьте, дорогой Атос, я делаю это единственно из желания отучить вас видеть во всем мрачную сторону.
Атос не удержался от улыбки.
– Благодарю вас, друг мой Портос. Я буду утешаться этим, если проиграю.
– Отлично. Что мы будем делать дальше? – жизнерадостно спросил Портос.
– Не знаю, как вам, а мне теперь и думать противно о том, чтобы сидеть взаперти.
– Что вы предлагаете?
– Отправиться на разведку.
Портос задумался на мгновение:
– Но ведь нас, должно быть, разыскивают по всему Парижу.
– Очень возможно, но что отсюда следует? Нам ведь все равно придется когда-нибудь покинуть эти стены. Почему не сделать это сейчас?
– Это правда…
В этот момент появился несколько встревоженный Планше.
– А вот и Планше! – сказал Атос, не меняя тона.
– Мое почтение, сударь. Вы посылали за мной? И господин Портос здесь! Мое почтение, господин Портос. Какие-то новости о моем бедном хозяине?
– Новости таковы, Планше, что твой хозяин, к несчастью, по-прежнему остается там, где он был, то есть в Бастилии.
– Ax, сударь! Это плохая новость, – ответил опечаленный Планше.
– Но у нас есть еще одна новость для тебя, Планше.
– Так, сударь. – И Планше насторожился.
– Мы собираемся предпринять вылазку.
– Ох, сударь! Вроде той, что называлась «бастион Сен-Жерве»?
– Ты никак напуган, любезный. Тебя ведь не было тогда с нами на бастионе.
– Это истинная правда, сударь. Но там был Гримо.