Дарю, что помню
Шрифт:
2 февраля 1973 года. 1 час 45 минут ночи. Волгоград. Гостиница. В моем номере – постановщик спектакля «Сталинградцы», главный режиссер театра заслуженный деятель искусств РСФСР Владимир Владимирович Бортко (отец ныне интересно работающего на «Ленфильме» режиссера Владимира Владимировича Бортко. Кстати, я снялся, с моей точки зрения, в хорошей его картине «Единожды солгав» в роли отца киногероя и очень-очень старался быть похожим на старшего Бортко. Сын уверял меня в том, что старания увенчались успехом).
В номере уже собрались биографы маршала, суфлер,
5.00 утра. Остаюсь один, ложусь спать. Засыпаю, поставив будильник на 7.00.
7.00. Будильник проявляет бдительность – будит. Снова зубрежка текста.
8.30. Пришли костюмеры, примерили военный костюм, сапоги. Сообщили, что от парика решили отказаться.
9.00. Легкий завтрак с В. В. Бортко.
10.00. Первая репетиция на сцене. Партнеры предельно внимательны, даже шепотом подсказывают, когда нужно, текст. Режиссер – ну прямо отец родной: ласков, заботлив. А ведь славится суровым нравом.
13.30. Обеденный перерыв. Снова беседы с биографами Чуйкова и режиссером спектакля.
14.00. Отдых на кушеточке в гримуборной. Зубрежка текста.
15.00. Вторая репетиция.
17.00. Засыпаю в номере гостиницы.
17.45. Часовой-будильник на страже. Зубрежка текста.
18.30. В гримуборной театра показывают фотографии Чуйкова. Ей-ей, я похож на него, на молодого! Причесывают. Весь грим – только общий тон. Загоревшее, обветренное лицо, более мужественное, чем мое без грима, – замечательно!
19.25. Узнаю, что в зале сам Чуйков. Ноги чуть-чуть того…
19.30. Третий звонок для зрителей и для нас. Надо идти на сцену. Собранность предельная.
19.35. Занавес открыт. Мой выход. Аплодисменты. Понимаю – не мне, а Чуйкову «через меня». Это посредничество придало уверенности. А когда перекрестился кулаком (эту привычку Чуйкова подсказали его биографы), раздались аплодисменты. Но теперь уже в мой адрес, ибо зрительный зал не мог знать о такой привычке и счел это за смелую актерскую находку. Ну а когда после какой-то реплики, беззвучно, только артикуляцией губ, обозначил слегка, вполоборота к зрительному залу, «те самые», наши «родные» (так часто на войне звучавшие и из моих уст, и из уст солдат, сержантов, маршалов слова), тут-то зал по-настоящему взорвался и от смеха, и от аплодисментов. А я совсем осмелел и повел себя так, будто играю роль в сотый раз! Текст не путаю. В темпераментных диалогах несколько раз брал в руки палку (подсказанная деталь) и энергично ею размахивал, что придавало ощущение возможности применения ее в самых неожиданных моментах.
20.45. Антракт. Я мокрый, как мышь. Костюмеры дали новую нижнюю рубаху, гладят китель. В мою артистическую входит маршал Чуйков.
Первые слова:
– Чертяка! Ну тебя!
Вошел адъютант. На гримерном столике появилась бутылка коньяка, две рюмочки, две конфетки и нарезанное ломтиками яблоко.
– Давай, со знакомством!
Я говорю, что не могу: «Мне ведь вас доиграть надо. Что же я… э-э-э, того…»
Василий Иванович слегка толкнул меня животом:
– Не расстраивай меня. Фронтовик ведь! По сто граммов принимали и как воевали, а? Будь здоров! И спасибо тебе!
– Ваше здоровье, спасибо, что зашли. – Ну и согрешил: 50 граммов похоронил в себе.
– Кто тебе сказал, что я с палкой воевал и что словечки разные нехорошие знаю, а? Кто?
– Ваши биографы. Те, кто о вас книги пишут.
Маршал улыбнулся с хитринкой:
– Чертяки. Болтуны!..
Он обнял меня, попридержал в объятиях, похлопывая рукой по спине, и прошептал:
– Спасибо, чертяка! Я слезу даже пустил. Ну тебя…
И ушел, чтобы на людях не расплакаться… Мне так почувствовалось.
21.00. Начался второй акт. Играл свободно, в охотку, чувствовал себя настоящим Чуйковым.
22.15. Финал спектакля. Поклоны артистов, режиссера Бортко и автора – Юлия Петровича Чепурина. Зал аплодировал стоя. Маршала нам не было со сцены видно. Но по тому, как большинство зрителей аплодировали, стоя вполоборота, а иные и спиной к нам, догадались, что он в зале.
23.00. Бутылка маршальского коньяка очень пригодилась. Выпили за его здоровье. На долгие годы подружились с В. В. Бортко-отцом…
3 февраля 1973 года. 10 утра. Я дома, в Москве. Смотревшие телевизионную трансляцию спектакля рассказывали, что во время бурных аплодисментов зрительного зала на экране появились на миг портреты то маршала, то мой, и оба – со слезами на глазах.
Когда маршал ушел из жизни, я переживал потерю по-настоящему родного человека. А общался-то с ним всего две-три минуты.
Был в пригороде, если можно так сказать, Тель-Авива – в Яффе, в двух километрах от центра.
Изобилие такое же, как и в Тель-Авиве. Но… грязь жуткая, особенно на берегу моря и на пустырях. Это клочки еще никем не купленной земли. Музеи же и мечети в отличном состоянии. Национальная гордость арабов! Много рыбаков. Приманка-насадка – кишечки куриные. Удилища – 6–7 метров, умопомрачительной красоты. Колоссальное количество кафе и ресторанов. И никто при этом не прогорает! И у каждого свое особое меню…
Радио редко дарит русскую речь, поэтому трудно быть в курсе замечательных дел по развалу коммунизма. Дожили мы, обманутые, дожили до… прогресса! Развал – прогресс! Это лозунг коммунистов – развалить до основания, чтобы построить. Что? Теперь необходимо развалить тех, кто после 1917-го года развалил мощную страну и построил ад, и попытаться вписаться в мировое сообщество с помощью Бога и русского таланта?