Дашенька
Шрифт:
– Ей наплевать, - все же потрудилась она объяснить, думая, что я ни в коей мере не осведомлен об их ситуации.
– Она и не заметит.
– Ну тогда мой руки и айда за стол!
– нарочито весело подвел я черту.
Даша послушно пошла в ванную, а я подумал, что не имею ни малейшего понятия о том, каким образом обходить эту скользкую тему. Ведь, как оказалось, каждое самое безобидное предположение цепляло ее душевную рану, или даже... травму, с которой она жила один на один, такая маленькая, сама, уже несколько лет...
И, похоже, это единственный выход...
Когда Даша села сбоку от кухонного стола, а я бросил
– Слушай, Даш, - я посмотрел на нее, маленькую и скукожившуюся на табуретке, и опустился на корточки, чтобы хоть глазами находиться с ней на одном уровне и не давить ростом.
– У меня к тебе есть одна просьба.
– "Как смешно округляются у нее глаза, когда она удивляется!" - Мне бы хотелось, чтобы ты мне доверилась. То есть, тогда мы оба сможем быть друг с другом откровеннее. Я вижу, как ты пытаешься не выносить сор из избы, скрыть истинное положение вещей, и это дается тебе нелегко. Поэтому сразу признаюсь... я знаю о твоей матери и как вы живете. Она пьет и плохо обращается с тобой, - я должен был раскрыть все карты, не хотел таиться; чувствовал потребность быть честным с ней.
– О тебе особо не заботится и зарабатывает плохо. Вы бедствуете. Особенно тебе тяжело, она-то что - залила зенки да...
Пришлось замолчать, потому что я увидел, как Даша вцепилась побелевшими пальцами в деревянное сиденье табуретки, а на глазах блеснули слезы. Такого разговора она явно не ожидала.
– Я говорю это не для того, чтоб сделать тебе больно или как-то обидеть, - вдруг догадавшись, что не обладаю особым чувством такта, доверительно продолжил я.
– Я хочу, чтобы ты знала, что можешь не скрываться. Не стесняться сказать что-то лишнее, потому что ты можешь мне доверять. И я буду очень рад, если ты будешь делиться со мной какими-то подробностями и проблемами, обращаться за помощью, потому что я с радостью!.. Я хочу тебе помочь. Понимаешь?
Даша молчала, опустив голову.
Я испугался, что напугал ее, что она теперь замкнется еще больше.
Но она вдруг как-то угловато кивнула.
Я облегченно выдохнул и улыбнулся, - по крайней мере, она не убегала.
– Я не хотел тебя тревожить. Но теперь нам будет намного легче разговаривать, ведь правда? Я хочу быть тебе другом... если разрешишь. Давай дружить?
Даша посмотрела на меня с улыбкой сквозь слезы.
– Тем более, что друзья как раз для помощи и нужны!
– добавил я.
– Давайте, - кивнула она, давая ответ на мой вопрос, и утерла лицо тыльной стороной ладони.
Я засмеялся:
– Нет-нет, так дело не пойдет!
Она посмотрела на меня удивленно - и снова с испугом.
– Никаких "давайте", договорились? И не оскорбляй меня "дядей". Обращайся ко мне просто по имени. Мы же друзья?
– Да, - улыбалось ее раскрасневшееся личико.
Я оглянулся на плиту, где вовсю булькала вода.
– Ну-ка, потренируемся! Скажи: Серега, если не перестанешь метлой размахивать, то сосиски не только сварятся, но заодно и пожарятся в кастрюле!
Даша засмеялась.
– Сережа, сосиски уже приготовились. Можно есть!
И я рассмеялся тоже.
– Годится! Не буду больше морить тебя голодом, ребенок, - я стал насыпать макароны на тарелку.
– Давай налопаемся от пуза!
Вот так и повелось, что частенько по вечерам Даша сидела
Даже дал Даше запасной ключ от квартиры - мало ли что. Вдруг мамка начнет куролесить, а я, допустим, на смене. Куда деваться? Пусть переждет у меня, пока все утихнет. За квартиру я не боялся совершенно: знал, что Даша ничего не натворит, ни пожара, ни наводнения не учинит, потому что была до того скромной, что самостоятельно не смела включать даже электрочайник, не смотря на мои неоднократные уговоры чувствовать себя как дома и пользоваться чем угодно. Единственное, перед чем она не могла устоять, был телевизор, и могла часами, не шевелясь, смотреть детский канал.
Да и как было оставить ее на улице? Мать оказалась алкоголичкой буйной и без всякого просветления в мозгах или мук совести... Когда она пила в компании с собутыльниками, Даше можно было особо не волноваться, а вот если в квартире больше никого не было, девочка вмиг становилась объектом материнского внимания. Сначала Надежда подзывала дочь к себе, начинала - ну, честное слово, иначе и не скажешь!
– тупо "грузить" бессвязной болтовней, причем между фразами не прослеживалось ни связи, ни логики, ни последовательности. Но, видимо, какие-то необъяснимые умозаключения все же происходили в Надиной немытой голове, потому что, даже если Даша сидела и старалась во всем соглашаться, Надя, порассуждав сама с собой о своей печальной доле, могла начать предъявлять Даше какие-то алогичные претензии. А если дочка не сдерживалась и возражала, доходило до рукоприкладства. В такие моменты девочка старалась исчезнуть с ее глаз. Прятаться в комнате не всегда было с руки - Надя иногда выламывала дверь, если ей это казалось нужным...
Мне было страшно представить, что чувствовала маленькая девочка тогда... загнанная в угол и беззащитная перед психически больным человеком.
Так что Даша приловчилась пережидать эти приступы агрессии во дворе, дожидаясь, пока мать уснет, или на чердаке - в холодное время года. Собственно, для этого я ей ключи и дал - чтоб перестала мыкаться, где попало.
Вот так незаметно подкрался декабрь и сразу стал забрасывать москвичей снегом и рвать полы пальто прохожих резкими порывами ветра.
...Лишь к весне я начал замечать, что не все так гладко в ее мыслях... Не так прост ее характер, а в душе зреют отнюдь не нежные плоды. Какие-то скверные, а порой и страшные черты стали проступать сквозь ее "забитость". В какой-то момент я подумал, что виной тому эмоциональный диссонанс, вызванный различием между ее реальной жизнью и тихой гаванью, в которой она от нее скрывается, но фактически этот побег проблемы не решал. Из этой теории выходило, что в этом есть и моя вина. Я выдернул ее из устоявшегося порядка, каким бы серым и безрадостным он не был. Но в то же время я понимал, что Даше вполне могла грозить голодная смерть в прежних условиях. Нет, глупости. Добром нельзя испортить. И тут врезалась новая мысль - продолжение предыдущей: добром нельзя испортить... если только человек сам еще не пропащий. А что? Если кусок протухшего мяса бросить на сковородку с благими намерениями реанимировать продукт, он лишь станет источать гнилую вонь еще сильнее...