Датчанин Ферн
Шрифт:
Она не отвечает.
Старик вздрагивает. Открывает сердитый глаз. Здоровый угол рта горько опускается книзу.
— Я слышу все, что вы там говорите!..
— Кто такой Ларс?
— Ларс — твой брат…
— А что с ним случилось?
— Не хочу об этом говорить…
— Что я тебе сделал?
Двойственность. На одной половине — радушие, безмятежность, ласка. На другой — злоба.
— Чем обидел тебя Мартин Ферн?
Он глядит на меня.
— И ты смеешь об этом спрашивать!
— Я хочу знать, что
— Оставь эту комедию!
— Я ничего не помню!
— Это тебе не поможет.
Он снова закрывает здоровый глаз.
— Перестань волновать его! — говорит сестра Камма.
— Когда я поправлюсь… — начинает старик.
— Ты никогда не поправишься…
— Замолчи! — говорит сестра Камма.
— Когда я выздоровлю… врач сказал, что я непременно выздоровлю…
— Он лжет. Ты никогда не выздоровеешь.
Его здоровая рука судорожно вздрагивает.
— Уходи немедленно! — говорит сестра.
Встаю. Он глядит на меня, приоткрыв один глаз, смутно улавливая знакомые черты.
— Ты уходишь?
— Пусть уходит! Мы прекрасно можем обойтись без него! — говорит моя сестра Камма. — Мы столько лет его ждали. Теперь он нам не нужен!
— Я скоро снова спущусь к тебе! — говорю я. — Я хочу походить по дому…
— Я ненавижу тебя! — говорит он.
— Ясно…
— Ты уходишь?
— Нет!
Дрожь в его теле усиливается.
— Перестань волноваться, папа. Доктор Нильсен сказал…
— Плевать я хотел на доктора Нильсена… меня мутит от всех его лекарств.
— От них тебе только польза…
— Я спущусь к тебе через час!
Он закрывает глаз. Другой все так же весело глядит в пустоту.
Иду в соседнюю комнату. Гостиная. Бурый обеденный стол. Посередине — оловянное блюдо. Плюшевые кресла с высокими спинками. Большой красный ковер. Огромный серебряный поднос с серебряными бокалами. Чайник. Блюдо. Один из серебряных кубков — спортивный трофей Мартина Ферна. На стенах — тарелки. На тарелках картинки — русалочка с копенгагенской пристани, корабль, собор в Рибе.
Из столовой выхожу в коридор. Оттуда — в просторную спальню. Широкая двойная кровать. Тоже бурая. С высокими спинками. Одна из кроватей раскрыта, на ней уйма подушек — наверно, чтобы старику было удобней лежать. Другая кровать не застелена.
Ко мне подходит сестра.
— Почему ты не уходишь?
— Скоро уйду!
— Ты за это ответишь…
— Боже мой! Это мамина кровать?
Она кивает.
На ночном столике Ферна-старшего старая фотография в бурой овальной рамке. Выцветшая, как все старые снимки. Ее лицо. Седые волосы. Она похожа на мою сестру Камму. Беру фотографию в руки, смотрю. Сестра Камма хочет отнять ее у меня. Камма похожа на мать.
— Что с ней случилось?
— Не желаю с тобой говорить!
— Она умерла?
Кивок. Губы злобно поджаты. Дистанция — два шага.
— Я потерял память!
— Кто-кто,
— Не понимаю. Зачем ты со мной так?
— Нечего тебе у нас делать, — говорит она. — Нечего. Мы давно вычеркнули тебя из нашей жизни…
— Отчего умерла мать?
Молчание.
— Неужели и в этом виноват Мартин Ферн?
Молчание.
На меня хотят свалить тяжкий груз. Бремя смутной, но ужасной вины. И хотят, чтобы я покорился. Не спрашивая, не любопытствуя.
Иду к окну. Большой сад совсем заглох. За ним крыша соседнего дома. Подходит сестра, встает с другой стороны окна.
— Почему вы не следите за садом? — спрашиваю я, показывая на густую чащу кустов.
— Зачем нам это?
— Да, в самом деле, зачем?
Стоя рядом со мной, сестра смотрит в сад. Трава вымахала в метр высотой.
— Когда это с ним случилось?..
Кивком указываю на отцовский кабинет.
— Это было… Первый приступ случился еще тогда.
— Когда именно?
— После того, что произошло с Ларсом…
— А что произошло с Ларсом?
— Я не хочу об этом говорить!
— Виноват в этом Мартин Ферн?
Она оборачивается ко мне. Все та же дистанция в два шага. Словно мы ведем с ней публичный диспут.
На губах ее странная, зловещая улыбка.
— Да, ты во всем виноват!
— А что он сделал, этот Мартин Ферн?
Она злорадно выжидает, не сводя с меня глаз. Шепчет:
— Это твоя вина… твоя…
Пожимаю плечами. Иду дальше. Большая старомодная ванная комната. Ванна на львиных лапах. В унитазе безостановочно течет вода. Выбираюсь в коридор. Дверь напротив ведет на кухню. У плиты стоит старуха, та самая, что отперла мне дверь, мешает в кастрюле кашу.
— Мы что, знакомы?
Она глядит на меня. Сняв кастрюлю с огня, ставит на кухонный стол.
— Ты какой-то чудной, Мартин…
— Значит, знакомы…
— Я у твоей матушки роды принимала, когда ты появился на свет!
Сажусь на кухонный стол, стоящий рядом.
— Что такое натворил этот Мартин?
В дверях появляется сестрица Камма. Серой статуей застывает у голубой кухонной стены.
Лаура сыплет в кастрюлю соль, снова помешивает кашу. Кивает мне.
— Вот так же точно ты сидел, когда был ребенком…
— Что случилось с матерью?
— Она умерла, когда тебе было двенадцать лет… нет, погоди, всего одиннадцать…
— Я виноват в ее смерти?
— Что ты, Мартин… У нее было воспаление легких…
— Надеюсь, она заболела не потому, что потная выбежала на улицу и долго искала меня?
Она снова оглядывает меня.
— Чудной ты какой-то, Мартин…
— Я потерял память!
Жесты ее замедляются, но она не перестает помешивать кашу.
— У тебя с головой неладно?
— Нет, я совершенно здоров. А что такое случилось с Ларсом?