Дату смерти изменить нельзя
Шрифт:
– Для начала хватит, – пропыхтел Председатель, вытирая вспотевшие ладони о штаны. Пошатываясь, как пьяный, он добрался до двери и обратился к Лиззи через безжизненно мотающуюся голову Бондаря: – Думаю, продолжение будет более впечатляющим. Когда твой дружок очнется, передай ему, что я предвкушаю новую встречу. К утру вы оба превратитесь в обугленные трупы. Интересно, акулам придется по вкусу мое угощение? Подозреваю, что до сих пор им не предлагали полакомиться поджаренной человечиной.
Лиззи снова закрыла глаза. Дверь хлопнула, как закрывшаяся крышка гроба.
Бондарь с трудом поднял голову и попытался улыбнуться разбитым ртом.
– Неужели было обязательно доводить его до бешенства? – выкрикнула Лиззи с отчаянием.
– Обязательно.
– Но зачем, зачем?
– Чтобы товарищ председатель не успел подумать, – не слишком внятно ответил Бондарь.
Лиззи с ужасом посмотрела на его расквашенное лицо:
– Ты весь в крови.
– Порядок, – хрипло произнес Бондарь. – Не беспокойся. Человечество мы спасем. Если не все, то некоторую его часть.
– Кого ты имеешь в виду?
– Тебя и себя, кого же еще.
– У тебя есть план? – приободрилась Лиззи.
– Само собой. Как только вернусь в Москву, сразу же отправлюсь в стоматологию. – Бондарь сплюнул и поморщился, услышав костяной стук прокатившегося по полу зуба.
– Плохой план, Женя. Неправильный.
– У тебя есть лучше?
– Тебе надо к хирургу, а не к стоматологу, – решительно произнесла Лиззи. – Бровь рассечена, переносица распухла…
– Голова обвязана, кровь на рукаве, – пробормотал Бондарь, – след кровавый стелется по сырой траве.
– Эй, эй! Ты опять бредишь?
– С чего бы мне бредить? Череп вроде не проломлен. – Бондарь подвигался, оценивая масштаб полученных увечий. – Плечо, правда, побаливает, и дышать трудновато.
– Неудивительно, – сказала прослезившаяся Лиззи. – Ведь этот узкоглазый колотил тебя, как ненормальный. Я слышала треск.
– У него лопнули штаны от усердия? – попробовал отшутиться Бондарь.
– У тебя ребра хрустели!
– Ерунда. До свадьбы заживет.
Лиззи подалась вперед так порывисто, что едва не упала вместе с креслом:
– До свадьбы? До какой свадьбы? С кем?
Слишком опасная была затронута тема, чтобы развивать ее дальше. Не ответив американке, Бондарь посмотрел на лампу. Каждое движение головой отдавалось болью, словно ею вдосталь поиграли в футбол, прежде чем присобачить обратно. Однако серьезных травм не наблюдалось, насколько можно было судить, не имея возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Константин Ли дубасил беззащитного пленника неумело, в слепой ярости.
– Так, – задумчиво произнес Бондарь. – Полагаю, у нас все получится.
– Хотелось бы, – сказала Лиззи. Она неотрывно наблюдала за Бондарем, испытывая странную смесь сочувствия и восхищения. Глаза на его перепачканном кровью лице заплыли, отчего казались сонными, однако напряженная линия челюсти свидетельствовала о крайней степени сосредоточенной решимости. Лиззи буквально кожей чувствовала, как Бондарь собирает волю в кулак. Концентрирует ее. Накапливает силы перед отчаянным броском.
Это не было иллюзией. Когда Бондарь снова взглянул на Лиззи, его глаза блестели, как у влюбленного юноши, способного перевернуть мир.
– Спички, – сказал он, кивнув на стол. – Я спровоцировал товарища председателя, чтобы он не додумался сунуть коробок в карман. Теперь нам обоим предстоит физическая разминка. Делай, как я. – Бондарь принялся осторожно раскачивать свое кресло, сантиметр за сантиметром приближая его к столу. – Получается?
– Угу, – пропыхтела Лиззи, осваивающая новый способ передвижения.
– Твоя задача – подобраться ко мне вплотную. Только, не упади, ради бога. Иначе все пропало.
– Что?
– Не будем тратить время на разговоры, – прерывисто произнес Бондарь. – Следует поспешить, не то лампа совсем остынет.
Ничего не понимая и думая, что затея напоминает какую-то странную детскую игру, Лиззи стала осторожно раскачиваться в нужном направлении. Иногда волны помогали ей, а иногда мешали. Вскоре американка приноровилась к их ритму, и дело пошло на лад. Широко расставленные ножки кресла охотно скользили под уклон, когда пол каюты наклонялся в сторону Бондаря.
Сам он, добравшись до стола, сильно откинулся назад и резко бросился грудью на стол. Хватая коробок, он сильно ушиб подбородок, зато крепко стиснул его зубами. Вставшее на дыбы кресло попыталось опрокинуться на спинку, но Бондарь сумел укротить его, всем весом налегая на подлокотники.
Шурух! Передние ножки ударились об пол и застыли, как вкопанные. Кресло было слишком тяжелым, чтобы реагировать на качку. Бондарь был слишком осторожен и расчетлив, чтобы упустить свой шанс.
Лиззи до самого конца не верила в успех, однако они сделали это. Сделали вместе. Ее до сих пор сотрясала нервная дрожь. Еще бы! Малейший просчет, одно неверное движение – и все пошло бы насмарку. Лишь сверхъестественное спокойствие Бондаря помогло американке выполнить все, что от нее требовалось. В том, как сблизились их лица, когда спичечный коробок переходил из мужского рта в женский, не было ничего сексуального, однако грудь Лиззи окаменела, пока Бондарь зубами снимал с нее лоскуты разрезанного бюстгальтера, Лиззи старательно глотала набегающую слюну. Ни в коем случае нельзя было намочить коробок, зажатый между зубами – ни при каких обстоятельствах.
Лиззи справилась с этой задачей. Непонятно как, но справилась. И Бондарь, соорудивший перед собой кучу тряпья, одобрительно сказал:
– Молодец. Умница.
– Га-га-гу, – промычала Лиззи, из оскаленного рта которой торчал спичечный коробок. Что означало: «Стараюсь».
– Всегда носи хлопчатобумажное белье, – наставительно сказал Бондарь. – Оно горит значительно лучше, чем синтетика.
– Го-га-го-гу-га-го-гэ? – переспросила Лиззи. Она не знала, что такое «хлопчатобумажное».