Давай никому не скажем
Шрифт:
Когда только приехала из Москвы и впервые сюда вошла, то вид «квартиры» меня ужаснул. Нет, внутри было немного получше, чем в общем коридоре и кухне, но всё равно всё было какое-то замызганное и старое: заляпанные стены, грязное окно, линялые занавески.
Мы с Никой общими силами переклеили обои, постелили чистые коврики, выкинули продавленный диван столетней давности заменив на новый, повесили светлые шторы. Комната немного преобразилась, но всё равно, каждый раз чуть ли не слёзы наворачиваются глядя на эту «красоту».
Вторую комнатку занимала Вероника, но так нас теперь стало две
Это нам ещё повезло, что наша «квартира» под номером девять оказалась такой «большой», в половину больше чем у других. Когда-то бывший хозяин выкупил соседнюю комнату и соединил со своей. Получилась практически полноценная однушка в "целых" двадцать два метра. Но что такое двадцать два метра для трёх взрослых человек…
Так и живём, как килька в банке. Ужасные условия, а что поделать.
Нет, так было не всегда. Когда-то у нас было если не всё, то не хуже чем у других: трёшка в центре, автомобиль, дача, отец… Не мой — Никин, своего отца я никогда не видела и особо им не интересовалась, считая своим папой Олега.
Он был военным в звании майора: высокий, красивый и очень видный мужчина, чем он беззастенчиво пользовался, гуляя от матери направо и налево. Она знала, но терпела, ради нас. Я была маленькой, но часто слышала, как горько мама плачет ночами, обнимая подушку, пока папа Олег был в «командировке».
Он выгнал нас из дома, когда Нике было шесть, а мне одиннадцать. В тот же день в просторной квартире поселилась «командировка» со своим маленьким сыном, а мы вынуждены были снять халупу на окраине города. На большее денег просто не хватило, — папа Олег оставил нас ни с чем.
После предательства мужа мать сломалась. Из красивой цветущей женщины превратилась в апатичную и неинтересную тень, которую больше ничего не радовало, даже собственные дети.
Два года мы жили в той халупе. Денег вечно не хватало, перебивались пустыми макаронами и картошкой, носили самые дешёвые вещи, и если мне доставались хоть какие-то обновки, то Ника донашивала мои старые, полинялые от частых стирок тряпки. Папа Олег алименты хоть и платил, но крайне скупо — копеечку в копеечку, этих денег едва хватало на оплату аренды.
Мать, женщина с высшим образованием, от безысходности пошла работать туда, где больше платили — официанткой в один сомнительный круглосуточный ресторан.
Тогда же и начала выпивать.
Сначала не часто и не сильно: приходила утром со смены пьяненькая, днём спала, и вечером могла мыслить более менее трезво. Что-то готовила, шутила, но я видела каким нездоровым блеском сияют её глаза, и знала, что пока никто не видит, она потягивает дешёвый портвейн, который прятала в шкафу среди банок с закрутками.
Я жутко стеснялась её тогда, но всячески отстаивала перед одноклассниками, кидалась в драку, когда те называли меня дочерью кабацкой подстилки. Город маленький, утаить что-то было просто невозможно.
Ника была ещё маленькой и особо ничего не понимала, поэтому все удары безжалостных подростков я принимала на себя.
Это были ужасные два года, вспоминать о которых мне больно до сих пор.
А потом нам повезло — умер дальний родственник матери, оставив ей, как единственной наследнице, небольшой дом с участком.
Сомнительное везение, конечно — обрести радость жизни через чью-то смерть, но мы были счастливы тогда, казалось, что теперь всё обязательно наладится.
И первое время всё так и было. Мы сделали ремонт в пусть маленьком, но собственном доме, купили кое-какую мебель, мама уволилась из ресторана и устроилась по профессии — преподавателем игры на фортепиано в музыкальную школу, снова начала улыбаться и почти бросила пить. Почти.
Выпивала втихую, пока мы были в школе, и иногда вечерами, в ванной, подмешивая спиртное в чай… Оставить эту пагубную привычку она так и не смогла.
С годами всё становилось только хуже. С работы её уволили за систематические опоздания и перегар, устроиться в какое-то другое приличное место она больше не смогла, а в ресторан теперь требовались только молоденькие. Ей ничего не оставалась, кроме как пойти работать санитаркой в районную больницу. Пить она стала больше и чаще, уже не скрываясь от подросших дочерей.
К тому времени одноклассники от меня немного отстали, и мне больше не приходилось тратить нервы на склоки, всё своё время, упорство и усилия я вкладывала в учёбу. Я зубрила и зубрила, мечтая окончить школу с золотой медалью, чтобы точно поступить в московский вуз. Я спала и видела, как уберусь из этой надоевшей до коликов провинции и обустроюсь в столице. Мне было жаль оставлять Нику с опускающейся с каждым днём всё ниже и ниже матерью, но у меня не было выбора: лишь получив достойное образование я могла потом устроиться на хорошую работу и затем забрать сестру.
И я добилась своего — получила медаль и поступила куда хотела. В августе девяностого года я села в плацкартный вагон и покинула родной город, уехав в Москву в поисках лучшей доли.
Учёба давалась мне легко, днём я посещала пары, а вечерами подрабатывала репетитором английского у детишек богатых людей. На жизнь хватало, я даже могла позволить себе отправить небольшую сумму матери, чтобы она купила Нике одежду, или забила холодильник, так как знала наверняка, что питаются они чем попало.
Так пролетели пять лет, подходил к концу последний год моей учёбы, уже не за горами маячило получение красного диплома и перспективная работа переводчиком, как вдруг мне звонит Ника и говорит, что дом забрали «какие-то люди» и они с матерью были вынуждены снять комнату в коммуналке.
Внутри меня всё рухнуло на тот момент. Я здесь, а Вероника там, с пьющей матерью, ещё и без жилья… Ещё свежи были воспоминания моего детства, в той старой халупе с шуршащими за стеной крысами.
Оказалось всё до банального просто: мать влезла в какую-то авантюру, набрала долгов, выплатить которые была не в состоянии. Ушлые и не чистые на руку кредиторы быстро раздобыли откуда-то расписку «матери», о том, что она готова покрыть долги домом. Взамен пообещали, что тогда они будут в расчёте, то больше никогда не появятся в их с Никой жизни. Обещание они сдержали — исчезли, оставив мать и сестру на улице.