«Давай полетим к звездам!»
Шрифт:
– Да, - Инга отложила карандаш и снова принялась за чтение:
– “Мы встретились с академиком Глуховцевым в демонстрационном зале на предприятии, которое он возглавляет”...
– Он сам выбрал место, - вклиниваюсь я.
– Зал - музей их фирмы. Там выставлены почти все разработки. Кроме самых уж секретных.
Инга делает в тексте пометки, кивает и продолжает:
– “Валентин Петрович, ракетно-космический комплекс “Знамя-5” - “Лунник-5” летит к Луне. Выведение комплекса на орбиту было обеспечено вашими двигателями...”
– Стоп. Следующий кусок текста сохраняем, как есть. Там описан
– А в чем суть?
– взгляд Инги скользит по тексту.
– Ах, вот оно что... Королевин хотел, чтобы Валентин Петрович сделал для “Ленина” большие кислородно-керосиновые двигатели. А Глуховцев был против... В итоге ЦК партии все же обязал Глуховцева сделать большие двигатели.
– Не совсем так. Глуховцев и сам понимал, что на лунную ракету нужны очень мощные двигатели. Его конструкторское бюро уже разрабатывало не только кислородно-керосиновые движки, но и ракетные моторы на высококипящих компонентах топлива. Знаешь, что сказал мне Глуховцев по этому поводу? “Может быть, кому-то из ретроградов нравится езда на лошадях. Но лично я предпочитаю автомобиль”.
Инга задумчиво хмурит брови:
– Гм, довольно язвительно сказано, не находишь? И ты хочешь вписать эти слова в текст интервью? А Королевин не обидится? Глуховцев ведь именно его считает ретроградом.
– Проблемы великих - пусть решают великие, -философски замечаю я.
– Глуховцев говорил именно так, как будет написано в моем варианте статьи. Читай дальше.
Далее Глуховцев пускается в подробные и занудные рассуждения о ракетных топливах. Даже в исполнении чудного голоса любимой девушки слушать это нормальному человеку совершенно невозможно. Минут через пять ловлю себя на том, что постепенно перехожу в состояние легкой дремы. Героически возвращаюсь к бодрствованию, и отчаянно борюсь с накатывающими атаками Морфея.
Наконец, Инга завершает чтение. Мы оба некоторое время молчим.
– Очень интересное интервью может выйти в газете за твоей подписью, Март, - наконец, нарушает молчание Инга.
– Хороший пример для студентов журфака: как можно много говорить и в итоге совершенно ничего не сказать.
– Все записано так, как говорил Глуховцев. Плюс еще редактура его референтов, - замечаю с легким раздражением.
– Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто Глуховцев наговорил тебе с три короба, но главного так и не сказал.
– Глуховцев - тот еще гусь лапчатый!
– констатирую с сарказмом.
– Он и его референты постарались обойти все острые углы.
– Может быть, может быть, - с задумчивой рассеянностью произносит Инга.
– Но почему Глуховцев убрал из текста практически все подробности, которые касались его жизни? Да и о заслугах сказано слишком уж обще...
– Скромничает, - усмехнувшись, говорю я.
– Скромный академик, Герой Соцтруда и лауреат целой кучи премий. Застенчивый гений - вот кто наш Валентин Петрович!
– Не-а, - Инга подпирает подбородок кулачком.
– Гениальности и способностей организовать работу у него, конечно, не отнимешь. Но такое желание замолчать свои заслуги, скорее, свидетельствует о какой-то глубокой психологической травме.
Она снова замолкает, а потом говорит:
–
– Не думаю, - трясу головой.
– Он же наверняка за эту работу получит еще одну государственную премию, а может и вторую звезду Героя!
– Награды - наградами, - отмахивается Инга.
– Но ты пойми: его ведь перед всем миром унизили, грубо не посчитались с авторитетом, заставили выполнить приказ. Он его отлично выполнил - ракета летает. С одной стороны Глуховцев и рад этому, но с другой стороны успешные старты лучше всяких красноречивых доказательств говорят о том, что он все же был неправ в споре с Королевиным.
– Для написания статьи мне эти психологические нюансы вряд ли сгодятся, - я пожимаю плечами.
Какое-то время мы сидим молча. Потом припоминаю:
– Да, и кстати... У Глуховцева на стене музейного зала висит портрет Гагарова в скафандре. Такой же, какой был у Королевина, Михеева и у самого Глуховцева на значках...
– И на нем есть подпись Гагарова?
– Конечно. Такая же странная. “Гагар” с волнами вместо четкого “Гагаров”.
– Чертовщина какая-то!
– в сердцах произносит Инга.
В прошлое воскресенье мы весь день просидели в читальном зале Ленинки и перелопатили целую гору литературы по космонавтике. Результат поиска оказался нулевым. Ни в одной книге, ни в одном журнале или газете мы так и не нашли загадочного автографа космонавта Гагарова.
– Между прочим, после окончания беседы я спросил у Глуховцева, что это за странная подпись на портрете Гагарова.
– И что он ответил?
– Он мельком взглянул на портрет и пожал плечами: “Подпись как подпись”. Я не стал приставать с расспросами. Да и чтобы я у него еще спросил?
– Это точно. Расписывался ведь Гагаров, а не Глуховцев.
– Но это еще не все. Попрощавшись с Глуховцевым, я пошел к выходу из зала. И нос к носу столкнулся с Лешкой Банниковым. Он учился со мной в одной школе, жил в соседнем дворе. А после школы поступил в Бауманку. Теперь работает на фирме Глуховцева инженером. Постояли, поговорили, вспомнили общих знакомых. Уже собирались разойтись, а я возьми и спроси: “Алексей, а вот этот портрет Гагарова здесь давно висит?” И показываю на тот самый гагаровский портрет на стене зала. Лешка бросил взгляд на стену, потом как-то странно на меня взглянул и говорит: “А ты все такой же шутник, Март”. Повернулся и пошел. Как будто даже обиделся. Знаешь, у меня сложилось впечатление, что Лешка никакого портрета Гагарова на стене не увидел. Странно, правда?
Инга некоторое время изучающе смотрит на меня, а потом спрашивает:
– Слушай, Луганцев, а ты не того?
– Она вертит пальчиком у виска.
– Ты уверен, что все эти портреты тебе не привиделись?
– Я не сумасшедший, Солнышко. Я видел портреты Гагарова и эту странную подпись так же ясно, как сейчас вижу тебя.
– Интересно, интересно...
– Инга морщит лоб.
– Март, а с кем у тебя следующее интервью?
– С профессором Бушуниным, главным конструктором корабля “Знамя”. Между прочим, интервью на Байконуре. Придется на пару дней слетать в нашу космическую гавань.