Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
— Да ты же их никогда не видел. Вместе сходим. Но когда же вы приехали?
— Утром. Я уже и в театре была, и в газете. Тебя искала.
— А я днем в библиотеке сидел… Подвела интуиция. Все здоровы?
Теперь он стоял, положив ладони на плечи Таси и вглядываясь в ее бесконечно милое лицо. Утомлена, конечно, страшно. Побледнела. Но глаза те же: ярко-карие, один веселый, другой — грустный. Ф-ф-у! Приехали! Всё теперь будет хорошо. Должно быть хорошо!
— Здоровы. Только у Танечки с животиком не совсем ладно… У меня молоко пропало.
— А как
— Митя ушел добровольцем. Отказался от брони. Вот мы а решили…
— Надо же идти, Дмитрий, — сказал Кэмрад.
— А вы потише шумите, граждане, — вмешалась дежурная. — Сами из общежития, а гостям спать мешаете.
— А где мы будем ночевать? — спросила Тася.
— Уступаю свою койку, — быстро сказал Кэмрад.
— Кто же их пустит в мужское-то! Ишь какие! — вновь встряла дежурная. — Война войной, а порядок нарушать не положено.
— Что-нибудь придумаем. Устроимся, — легкомысленно пообещал Дмитрий. Но ему и вправду казалось, что он в силах перевернуть всю Пензу.
— А где нам маму с Лилей искать?
— На каких-то седьмых или восьмых путях. Очень далеко! И вещей у нас много.
— Не беспокойтесь, справимся, — сказал Кэмрад.
— Да, теперь всё будет хорошо, — сказал Дмитрий.
— Где же ты их устроишь? — спросил Кэмрад, когда они торопливо шли по Московской вниз, в сторону вокзала. — Сколько же их приехало?
— Трое взрослых и трое детей. Такие-то дела, дорогой Сеня, — всё с тем же легкомыслием говорил Муромцев. — Как раз сегодня говорил с худруком оперетты. Пообещал помочь с комнатой. Ну, а сегодня что-нибудь надумаем.
Они долго шли по путям, почти на ощупь, оступались и чертыхались. Тьма пахла карболкой. Только возле стрелок темноту чуть раздвигал зеленый, свет фонарей.
Наконец добрались до лежбища. Прямо возле путей, на узлах и чемоданах, устроились на ночь многие десятки людей.
— Мама! Мама! — негромко звал Дмитрий, пробираясь между спящими.
И вот чей-то голос откликнулся:
— Это ты, Митя? А мы и ждать перестали.
Лиля. Поднялась с какого-то узла, чмокнула в щеку и на мгновение ткнулась лицом в плечо.
— А мой Митя уже там… Воюет! Вот мы и приехали к тебе.
Мама, свернувшись клубком, спала на двух чемоданах. И крепко спала. Нелегок, видно, был путь для семидесятилетней старушки.
— Вот и все вместе, слава богу! — сказала, обхватив шею Дмитрия своими старыми, но всё еще сильными руками.
Эвакопункт взяли с боя. Дмитрий пошел на самозванство: размахивал перед носом дежурного всё тем же удостоверением Чарджоуского учительского института и кричал, что он приглашен преподавать в местный пединститут и вот, по его телеграмме, наконец-то приехали мать и сестра, а их, изволите ли видеть, не пускают в город. И дежурный сдался.
Нагрузили своими бебехами целую тележку и бодро направились к гостинице. Был уже час ночи. «До утра авось не выгонят, — решил Дмитрий. — Всё под крышей».
Тут дрогнуло сердце дежурной. Видно, поговорила с Тасей и воспылала к ней симпатией. Тасе такое удается.
— Вот что я вам скажу, гражданин. Идите-ка к директору. Он в третьем номере. Есть у нас один, правительственный. Так он завсегда свободен. Просите. Умоляйте. Кирилл Петрович тоже человек. Только уж меня не выдавайте.
Едва проснувшийся человек, в белье и с натянутым на плечи пальтецом, яростно твердил:
— Пожар, что ли? А по какому праву спать не даете? Хулиганство, и ничего больше.
— Кирилл Петрович, вы поймите: из Ленинграда. Трое ребят. Один грудной и старушка… Только на одну ночь. Он же у вас свободный. У вас-то есть дети?
— При чем тут дети? Он забронирован. Нет у меня права им распоряжаться. — Но, видно, понял, что Дмитрий готов простоять перед ним целую ночь и будет убеждать, доказывать, просить…
Что-то человеческое просветилось в его еще диких, затуманенных сном глазах.
— Эх, на мою голову! Берите номер. Ровно на сутки. И чтоб сразу же и без пререканий…
Правительственный. Что за роскошь! Две широкие кровати с пружинными матрасами. Диванчик, круглый стол. И даже раковина с двумя кранами. Горячей нет, но зато холодной хоть залейся. А дежурная, верная в своих симпатиях, приволокла вместительный, пышущий паром, весело напевающий что-то самовар.
Заварили чай, разложили запасы. И все вместе, все за круглым столом, накрытым чистой скатеркой. Ну как в сказке! Накормили и Кэмрада, хотя он долго отказывался, уверяя, что сыт по горло. А когда Семен ушел и Тася стала мыть посуду, Дмитрий спросил:
— Как Ленинград?
Тася легонько вздохнула и посмотрела на Дмитрия отстраненно и строго:
— Готовится стоять насмерть.
Глава третья
В ЛЕНИНГРАДЕ
Как ни тихо собиралась Софья Александровна в утренний рейд за молоком и хлебом, Тася все же проснулась. Окно было залито солнцем, красные блики горели на поверхности туалета и небольшого письменного стола, за которым когда-то сочинял свои международные обзоры и фельетоны Дмитрий.
Танюшка крепко спала в своей высокой деревянной кроватке, похожей на клетку для небольшого зверька. К обеду должны были прийти мать и отец Таси. Она стала придумывать обеденное меню, но, добравшись до бифштекса с жареной картошкой, к которому был неравнодушен отец, исчерпала на этом свою кулинарную фантазию и перескочила на мысли о скором своем отъезде. В последнем письме Митя сообщил, что с Рязанью всё улажено и что ему там обещана доцентура в педагогическом институте. Устроится, снимет комнату, и хватит жить в разлуке. Только неизбывная тревога за Таню, после трагической смерти Верочки, заставила ее расстаться с Туркменией, с ее раскаленным белесо-голубым небом, убаюкивающим бормотанием вонючих арыков, серой и бархатистой от пыли зеленью, рыжим песком пустыни, забивающимся в туфли, бродячей жизнью узбекского театра, навещающего далекие кишлаки со своим котлом для приготовления плова, ведерным медным самоваром и длиннополыми сюртуками и кринолинами гоголевской «Женитьбы».