Давид против Голиафа
Шрифт:
Предвосхищая эту эпоху (а точнее, уже с конца XIX века), насилие и все, что с ним связано, становится излюбленной темой Либерального клуба. Оно разрабатывается в антропологическом и клиническом аспектах (психиатрия в лице таких «новаторов» как Ломброзо и Фрейд с их последователями до сего дня); оно изображается в искусстве (кино и театр); наконец, оно оказывается рычагом в продавливании судебных реформ, изменении законодательной базы и т. п.
Важно подчеркнуть, что Либеральный клуб, стремясь монополизировать насилие через освоение дискурса новой нерелигиозной легитимности, создает для этого светскую квазирелиозную подкладку: общечеловеческие ценности, правозащитная тема, гуманизм, в конечном счете, философия ненасилия. В ход идет все: Толстой, буддизм, модифицированное секулярное «христианство» – все присваивается Либеральным клубом, для того чтобы идентифицировать себя со всем «гражданским обществом» и получить
Разумеется, Либеральный клуб в своем удачном прорыве на мировой политический олимп не отменил, а только потеснил двух других капитальных игроков, участников исторического мэйнстрима. Таковыми являются Традиционный клуб, который, несмотря на тяжелейшие испытания, потрясшие его до основания (две мировые войны и Октябрьская революция), тем не менее, остался на плаву, и сообщество радикалов.
Генезис политического радикализма в современном (т. е. не религиозно-сектантском) значении слова восходит к якобинским народным комитетам… Впоследствии радикализм был оформлен если не как доктрина, то как модель жизни и политической воли Огюстом Бланки… В эту славную плеяду входят частично декабристы и карбонарии, народовольцы и эсеры, а также ненавидимые славянофилами националисты «русской» Польши и Австро-Венгрии.
Либералы всегда вели активную политико-стратегическую игру с радикалами, с одной стороны, пытаясь запугать, а то и обвалить с их помощью традиционный истеблишмент, расчищая место для себя, с другой – представить свой клуб тем же «традиционалистам» и «молчаливому большинству» в качестве единственной альтернативы ужасам террора и революции. Отсюда противоречивость либеральной политики в отношении политического радикализма.
Либеральный клуб никогда не был синонимичен буржуазии как таковой. Традиционная буржуазия если и конфликтовала со знатью, то никогда не выходила по-настоящему из подчинения церковному авторитету, проводя влияние клерикализма в те социальные низы, которые она напрямую экономически контролировала. Это не было нарушено даже Реформацией: представители крайнего протестантизма, выброшенные за океан, в Новый свет, были скорее деклассированными осколками третьего сословия; эмигрировав, они позволили аристократам стабилизировать сословно-иерархический порядок в Европе.
Либеральный же клуб по своей сути глубоко секулярен, и сфера его проявления – это культура: «духовность» как имитация религиозного духа. В своей практической деятельности он стремится вытеснить буржуазию с политического поля, одновременно коррумпируя ее верхние слои и проводя антибуржуазный пиар в искусстве и идеологии. Последним направлением занимается левое крыло либералов, которое «отвечает» за связи с радикальным сообществом.
Пик успехов леволиберального сегмента и одновременно его максимального сближения с радикализмом пришелся на 60-е годы, когда США серьезно втянулись в поддержку южновьетнамского режима. Именно в этот период «молчаливое большинство» попало под влияние леволиберального и частично радикального дискурсов, стали как грибы расти молодежные субкультуры, начала формироваться протестная массовая улица. Знаковым проявление союза левых либералов с радикалами стал феномен экзистенциалистских интеллектуальных кругов во Франции: Камю, посвятивший философии бунта исследование «Восставший человек»; Сартр, публично защищающий левых террористов во Франции и Германии… Серия студенческих восстаний, прокатившихся по миру в 1968, была как раз следствием этого союза. Политически усилия левых демократов закончились ничем изза саботажа СССР, который никак не мог определиться со своей идеологической субъектностью и, в конечном счете, к началу 70-х превратился в «кривое зеркало» США.
Во многом именно поражение левого крыла Либерального клуба и его почти полная маргинализация к сегодняшнему дню породила то, что в современной жизни популярно именуется «международным терроризмом» и предполагает вмененную всем в обязанность войну против него.
С приходом Рейгана в США осуществился стратегический перелом в пользу правых (а в дальнейшей перспективе – и крайне правых) либералов. Голливудский актер с социал-фашистской идеологией стал совершенным воплощением самого «духа» Либерального клуба в его жесткой правой версии. Приход рейганизма совпал с глубокой реформой в философии и практике международного насилия. Правым либералам удалось не только добиться признания нелегитимности насилия, исходящего от СССР (всеобщего осуждения вмешательства Москвы в Афганистане), но и гораздо больше того: признания самим СССР легитимности насилия, исходящего от США. (Были «проглочены» как должное американские удары по Ливии, Гренаде и Панаме, а также – венец капитулянтства! – операция западной коалиции против Ирака.)
Либерализм прошел большой путь в перераспределении правового ресурса в отношении всего, что связано с насилием как сверху, так и снизу. Из описывающего насилие дискурса к сегодняшнему дню окончательно выпали такие понятия, как «справедливость», «свобода», «борьба с тиранией», зато утвердились такие новые категории, как «безопасность» и «защита цивилизации».
Логично, что захватившим «полюс силы» правым либералам было недостаточно того реального сопротивления, которое как радикалы, так и «молчаливое большинство» были способны оказывать диктату Мирового порядка в «постсоциалистическую» эпоху. Либеральный клуб, будучи имитатором по своей глубинной сути, неизбежно должен был прийти к имитации войны против себя (естественно, при отождествлении либералов со всем «гражданским обществом» в целом). Старые формы террора – народнические, РАФовские и т. д. были слишком воспеты и прославлены в недавнем прошлом выходцами из либеральной же среды, поэтому потребовался совершенно новый источник террора, новый «субъект нелегитимности». «Исламский терроризм» стал оптимальным выбором. Естественно, поскольку борьба либералов ведется за контроль над «молчаливым большинством», в фокусе постоянно организуемой медийной драмы должны быть сценически эффектные удары, наносимые по представителям именно массы населения: посетителям кафе, пассажирам транспорта, случайным прохожим и т. п.
Однако, достигнутый на короткое время эффект брутальной симуляции террора как вызова демонизированной нелегимности в адрес порядка быстро изнашивается. Левые либералы пробуют вернуться в мировую политику через антиглобалистское движение. Да и Традиционный клуб никуда не исчез: сегодня без его тайной поддержки не смог бы выстоять ни Ахмадинежад, ни Уго Чавес…
Мир ожидает обострение борьбы между властными клубами, которое в ближайшее время должно проявиться в резком ухудшении отношений между США и Великобританией, причем по инициативе Вашингтона.
Медиа в эпоху «постмодерна»
Цели медиа вчера и сегодня
Медийное пространство как самостоятельный фактор цивилизации существует сравнительно недавно. Фактически рождение медиа как одного из оперативных инструментов коллективного сознания совпадает с выходом на историческую арену Либерального клуба – самостоятельного игрока в большой политике. Либеральный клуб изначально является сообществом людей, более или менее независимых от жесткой иерархии и черпающих материальные ресурсы непосредственно из социальной среды. Иными словами, это люди «либеральных профессий» (адвокаты, врачи, профессура) и богема, к которой примыкают финансисты и спекулятивные посредники разного рода. Именно благодаря тому, что это сообщество осознает себя как политико-идеологический фактор нового времени, оно создает условия для возникновения профессиональной журналистики.
Первоначально СМИ действуют как рупоры различных общественных групп и политических направлений, поскольку «либералы» (в широком смысле) на первых порах обслуживают как интересы буржуазии, так и некоторой части традиционного истеблишмента. Кроме того, возникает левое крыло либерального сообщества, наиболее крайним и известным выразителем которого стал Карл Маркс.
В XIX и значительной части XX веков пресса не только была каналом самовыражения различных социальных классов и групп населения, она также позволяла либералам формулировать дискурсы этих групп, выступая практически в роли демиурга истории. Так, несомненно, что и коммунистический дискурс от имени «пролетариата», и национал-социалистский дискурс от имени мелкой буржуазии и националистически ориентированной части рабочего класса были генерированы крайне левым и крайне правым флангами все того же Либерального клуба.
Положение резко меняется после 1945 года. Военный триумф США, которые с позапрошлого века становятся штаб-квартирой мирового либерализма, а также изоляция за «железным занавесом» тоталитарных бюрократических режимов, возглавляемых сталинской коммунистической номенклатурой, приводит к тому, что мировые медиа начинают обеспечивать в геополитическом пространстве рыночной экономики контроль Либерального клуба над «молчаливым большинством».
В силу гарантированных западными конституциями свобод существует и альтернативная пресса, но она попадает в идеологические гетто просоветской или – в гораздо меньшем масштабе – неонацистской ориентации. К концу двадцатого столетия медиа превратились практически в главную и безальтернативную структуру, формирующую унифицированное массовое сознание западного человечества.