Дай погадаю! или Балерина из замка Шарпентьер
Шрифт:
Дудкин пожал узенькими плечами и отказался, решительно помотав головой.
– Вот так благодаря коту одна из сестер попала в Италию, а потом вместе с мужем она часто приезжала в Россию, – добавил он.
– Ну и кот, я вам скажу! – хмыкнула я.
– Тот еще кот, но он, кажется, вскоре помер, завершив свою миссию на земле. – Дудкин в последний раз оглядел мой гадательный салон. – Так, говорите, спились они?
– Да, – кивнула я, – пьют просто по-черному, не просыхая...
– Выходит, это рудименты семьи Хвалынских, увы... До скорого тогда, я вам позвоню, Светлана Михайловна.
– Увидимся, – кивнула
Клиент смущенно пробормотал:
– Мне того и другого, пожалуйста...
– Садитесь, я мигом, – обрадовалась я. – Только следователя приворожу... провожу!
День начинал мне нравиться, лишь изредка я поглядывала на руки – на месте ли они?
Руки были на месте.
Когда ближе к ночи я вернулась домой, на кухне сидели и плакали навзрыд две пьяные женщины.
– Света, – подняла голову Марианна Юрьевна и кивнула на полупустую бутылку на краю стола и обкусанный бутерброд с селедочным маслом, – а у нас сестричка умерла... Садись, выпей с нами и помяни!
Я чуть было не проговорилась, что знаю о жизни и смерти Эмилии Юрьевны, но благоразумно промолчала и, выпив стопку водки, отправилась к себе спать, но на душе у меня скребли кошки...
«Все совсем не так, как видится... Совсем-совсем не так, – думала я. – А они довольно коренастые для балерин и маленькие, ну как они балеринами-то были? По сцене от принцев бегали... Как же неприятно чувствовать себя дурой!» – думала я, вынимая из сумки камень. Его, после вчерашнего происшествия, я носила с собой, считая нужным хранить при себе единственную по-настоящему волшебную вещь...
Сестры разошлись по комнатам, мне не спалось, и я вернулась на кухню. Включив газовую колонку, я села и, пока вода не нагрелась, провела в раздумьях некоторое время. Из обрывков мыслей в голове остались две: «И виконтессы умирают...», «Может быть, в моем салоне искали деньги, а если не деньги, то что? Но обыск в целях воровства и поджог двери изнутри? А также визуальное исчезновение моих рук? Это вообще ни в какие ворота! Колдовство какое-то...»
Засыпая после душа, я слушала заливистый храп за стеной и думала о странностях личных отношений, когда из шести миллиардов людей мне нужен всего один человек, которому, возможно, я совсем не нужна. И всю ночь мне снился Павел Мартынович Чернов, ведь недаром говорят, что любовь – это пушечные выстрелы в сердце.
Павел Мартынович Чернов ехал по ночной Москве.
«Есть два способа управлять женщинами, но их никто не знает», – думал он, сворачивая на Плющиху. Постояв у знакомого желтого дома, машина рванула с места и уехала.
На побережье сидела мадам Ингрид и гладила камни, маленькие пятки магини упирались в небольшую их горку.
– Мне эти два, – наконец сказала она.
Кроме темно-синего сгустка воздуха, никого и ничего не было позади магини... В тайской деревушке неподалеку запели петухи...
Таскание каштанов из огня
Утром я проснулась крайне злая, ритмичная музыка с улицы звучала примерно так, словно у меня на
– Никто не испортит мне этот день прямо с утра, – сказала я себе.
На ходиках была половина восьмого утра, а моя душа вдруг заболела...
По сути, вчерашний день был добрым из-за новости, что у меня снова скоро появится жилье, но вот смерть виконтессы, я это чувствовала, она каким-то образом зацепила меня... Однако моя душа болела из-за другого. Мне отчаянно хотелось быть на своем месте в жизни, чересполосица последних лет угнетала меня. Конечно, кто ж спорит, работа гадалки и ведуньи лучше, чем работа в сортире на Курском вокзале, но, как ни крути, я все равно бесцельно прожигаю свою жизнь... Из года в год я живу на туманную перспективу, жду счастья, но никогда не дожидаюсь его. Мне достаются какие-то крохи – вся моя жизнь состоит из крошек радости и крошек горя, и ни разу в ней не было полновесного счастья.
– Цели, к которой я движусь по жизни, просто нет, – ворчала я, умываясь. – Ведь страусиная ферма в Рузском районе – это глупая шутка и отмазка типа «купи слона».
Я прислушалась. В квартире было тихо, и мне пришла мысль, что сестры Хвалынские успели до моего пробуждения куда-то уйти.
Кошка Клеопатра широко зевала и ждала, когда я отвернусь от колбасы.
Я спрятала колбасу в холодильник, и пока чайник не закипел, вернулась в свою комнату. Застелив кровать, я закрыла уши руками, чтобы не слышать оглушительную музыку с улицы... Я думала о нас с ним целую мучительную минуту... И откуда-то сам напросился вывод: можно жить счастливо каждую секунду, если любишь давно, и если любят тебя... Давно – главное условие счастья, потому что все, что недавно. – причиняет сильную боль, как пришитая рука или имплантированное сердце... Я давно никого не любила, посчитала в уме я, значит, надо ждать, пока «пришитая рука» и «сердечный имплантат» приживутся. «Рукой» и «сердцем» я называла исчезнувшего из поля моего зрения Петра Мартыновича Чернова (Бобра).
Я вздрогнула, услышав знакомое шарканье. На пороге стояли чисто умытые, причесанные и одетые в новые костюмы сестры Хвалынские. Костюмы были из феерично-зеленого жатого шелка и на дешевку с Черкизовского рынка не походили совершенно.
– Света, – обратилась ко мне абсолютно трезвая и приличная с утра Марианна Юрьевна, у которой зубов во рту было значительно больше, чем у ее родной сестры Эвридики.
– Вы на Ваганьковское кладбище, наверное? – неожиданно вырвалось у меня. – Так я все закрою, когда буду уходить.
Сестры переглянулись.
– В общем-то нет, – начала было говорить Марианна Юрьевна.
– Не говори глупостей, – пробурчала угрюмая, как всегда, Эвридика Юрьевна, в руках у нее был удивительно модный саквояж от Кристиана Диора, потертый и винтажный.
– Мы на кладбище, – тихо прошелестела Марианна Юрьевна и вышла следом за сестрой.
– Не беспокойтесь, я все закрою, когда буду уходить, – пообещала я.
Входная дверь хлопнула, и я побрела на кухню. Заваривая чай, я думала отчего-то о старости. Такой, как у сестер Хвалынских, я не хотела бы.