Дед Фишка

Марков Георгий Мокеевич

— А жировские не приехали? — спросил один солдат другого.

— Подъедут! Сказывали, что даже в город гонца за подмогой послали. Разве мы их одни осилим? Говорят, их до пяти тысяч в тайге укрывается, — ответил другой солдат и, склонившись к товарищу, сказал тому что-то на ухо. Дед Фишка про себя усмехнулся, подумал: «Малюй, малюй! У страха глаза велики». Увлечённый разговорами солдат, он сидел, молча, в уме повторяя всё то, что нужно было запомнить и передать Матвею.

Когда один из солдат начал с бахвальством вспоминать, как они в Волчьих Норах громили домишко партизанского

вожака Матвея Строгова и выпороли его мать и жену, дед Фишка встал и, весь дрожа, стискивая кулаки, направился к двери. Но в это время на крыльце послышался топот, и старик поспешил вернуться на прежнее место — на скамейку у кровати.

С беспокойным ожиданием он смотрел теперь на дверь. Она распахнулась широко, с визгом, и в избу вошли высокий поручик, хорошо известный волченорским погорельцам, совсем ещё молодой, безусый, с бабьим лицом прапорщик и по-прежнему испитой, с клочком волос вместо бороды, Степан Иванович Зимовской.

Солдаты вскочили, а дед Фишка притиснулся к стенке.

«Вот и влопался» — сказал он себе, и горькая досада стиснула его сердце.

Не слушая рапорта, который отдавал старший из солдат поручику, он подумал: «Ну, держись, Финоген Данилыч! Чему быть, того не миновать».

Ощутив от этой мысли спокойствие, он улыбнулся, видя, как Зимовской семенит возле офицеров.

Наконец солдаты сели, и Зимовской увидел деда Фишку. Зимовской испуганно передёрнулся, нетвёрдо сказал:

— Отцы-святители! С кем встретился!

Дед Фишка засмеялся и, потряхивая головой, проговорил:

— С чего это, Степан Иваныч, тебя родимец-то бьёт?

Зимовской сделал два шага, с ехидцей бросил:

— Отгулял, выходит?

Дед Фишка наклонил голову, взглянул на Зимовского из-под бровей, сказал:

— Радуешься?

Зимовской приосанился и, обращаясь к солдатам, спросил:

— Где вы его, братцы, захватили? Перелётная птица!

Солдаты и офицеры, не понимая, что произошло, с недоумением смотрели на старика и Зимовского.

— Тут он был. Мы поняли, что это хозяин постоялого двора, — проговорил солдат с полосками на погонах.

Зимовской звонко, по-бабьи, засмеялся и, изогнувшись к поручику, сказал:

— Это тот самый, ваше благородие, который из церкви удрал. Опять шарится! Ишь куда не побоялся прийти!

— Приятная встреча! — мрачно бросил поручик и, приблизившись к прапорщику, что-то тихо сказал ему.

— Родной дядюшка партизанского командира, — подсказал Зимовской, преданно заглядывая в холодные, неподвижные глаза поручика.

Деда Фишку затрясло. Неужели ему так и не удастся отомстить этому подлому человеку, убийце, грабителю?

Вздрогнув от мысли, которая вдруг осенила его, дед Фишка брезгливо поморщился, опустил глаза, чтоб не видеть Зимовского. Потом он выпрямился, со злостью взглянув на своего заклятого врага, крикнул:

— Получай, варнак, за все! — и, выхватив револьвер, с ожесточением всадил в Зимовского несколько пуль.

Зимовской взмахнул

руками, охнул, приседая, полуобернулся и грохнулся замертво на пол.

Деда Фишку схватили и, вывёртывая ему руки, поволокли на улицу. На крыльце его ударили прикладом в спину, и он кубарем скатился по ступенькам. Внизу его подхватили под руки и, перетащив через грязную улицу, втолкнули в холодный и тёмный амбар.

11

Придя в себя, дед Фишка услышал рядом с собой стоны и тяжёлый, надрывный кашель.

Сколько тут находилось людей и что это были за люди, разглядеть было невозможно — все скрывала тьма.

Дед Фишка нащупал бревенчатую стену амбара и привалился спиной к ней. Всё тело болело, и сознание то вспыхивало на мгновение, то вновь гасло. Так, в полузабытьи, без дум, изредка, лишь моментами, вспоминая, что свершилось, он дождался утра.

Проникший в щели амбара дневной свет несколько рассеял мглу, и, приподняв голову, старик осмотрелся. По всему амбару вповалку лежали люди, сжавшиеся, скорчившиеся — одни от боли, другие от холода.

Некоторые из них лежали тихо, неподвижно, и дед Фишка позавидовал им: для этих было всё кончено. Смерть не пугала теперь старика. И, может быть, потому, что она была не страшнее той короткой жизни, которую ещё предстояло прожить ему.

— Теченин, выходи! — послышался голос, и в открытую дверь амбара хлынули потоки яркого света.

Дед Фишка приоткрыл глаза, но не встал, не зная, точно ли позвали его или это ему показалось.

— Теченин, оглох, что ли? Выходи, говорят тебе!

Теперь сомнений быть не могло — это звали его. Он с трудом поднялся и, превозмогая боль, поплелся за солдатом.

Безусый прапорщик долго кричал на него, требовал назвать число партизан, указать их местонахождение. Дед Фишка молчал, ощущая полнейшее спокойствие. Глазами, полными изумления, он глядел на прапорщика.

«Что он суетится?» — думал старик. Суетливость юнца казалась ему бесцельной и надоедливой.

— Всё равно нам с тобой не столковаться, чего зря кипятишься? — сказал дед Фишка.

Офицер осёкся на полуслове, потом визгливо выругался. Тогда сидевший рядом и всё время молчавший поручик, приподнявшись, через стол достал деда Фишку длинной костлявой рукой. Удар был такой силы, что старик вместе с табуреткой полетел к двери.

После возвращения с допроса дед Фишка разговорился с одним мужиком, лежавшим в амбаре.

Мужик был ещё накануне жестоко избит на допросе. Опухшее, всё в ссадинах и кровоподтёках лицо его отливало мертвенной синевой, только ясные глаза светились горячим, лихорадочным жаром.

Откашливая кровь, мужик рассказал деду Фишке о том, что произошло с людьми, которыми был забит этот холодный амбар.

Группой в восемнадцать человек они шли из далёкого Васильевского посёлка на Юксу, к партизанам. Сёла и деревни обходили, ночи коротали в поле, под открытым небом. До партизан оставались считанные вёрсты. Был среди них один мужик, брат которого жил в Сергеве. Мужик предложил им зайти к брату, вымыться в бане. Промокшие до нитки, продрогшие до костей, они соблазнились. Зашли в Сергево и в ту же ночь были пойманы в бане.