Дед Илья и внук Илья
Шрифт:
— Дойдут руки, и научимся поворачивать погоду на свой лад, — говорит дед Илья, листая газету.
Баба Таня заботливо подаёт деду чистые портянки, ставит у порога чисто вымытые резиновые сапоги:
— Обуйся. А то ведь тучи не знают, что вы собрались с ними расправиться, несознательные тучи-то…
Дед Илья разглядывает фотографию на газетном листе.
— Гляди, Таня, краны у нас какие стали выпускать, — с гордостью говорит он. — Такому кирпич вагонами подавай — он с вагоном поднимет.
Баба Таня глядит в газету. На
— Это что ж, из кирпича теперь и вовсе строить не будут?
— Да ты что, мать! — посмеивается дед. — Пробуют на всякий манер, и так и эдак. Можно такому дому быть, можно и другому, почему нет? Это всё на пользу… А уж кирпич, он — отец всякой стройке. Ему и годы и непогоды — всё нипочём. Без кирпича города на всём свете не найдёшь. Верно, внук?
— Верно, — говорит Илюша.
Вместе с дедом они выходят из дома. Дождь перестал. Кирпичная дорожка просыхает, светлеет. Пар поднимается от крыш. Куры под акацией на скамейке вытягивают замлевшие лапы, отряхиваются.
— Парит, — говорит дед Илья.
— Ага.
Они прощаются и идут в разные стороны. Дед Илья по своим делам, Илюша — по своим. Надо проверить сено. Не всё, а одну большую копну в берёзовой роще. Илюша тоже недоволен, что дожди каждую ночь и сено не просыхает. Чем кормить телят в зиму?
А ещё они с Таиской хотели покувыркаться в большой копне; там, в роще, никто не увидит и не заругает.
Но самое главное — в ту копну они зарыли всё своё хозяйство. Потому что в Новом городе у Илюши с Таиской больше нет ни дома, ни цеха. И теперь Илюша беспокоится, как бы не поржавели драгоценные железки, ведь дожди идут и идут.
Ещё одна забота есть у Илюши — пень. Очень жалко было с ним расставаться! Такой крепкий был, широкий, как верстак! А теперь надо искать другой. Вот бы найти дубовый! Крепче его нет…
Так размышляя, Илюша идёт по лесу. Он идёт, возвышаясь над деревьями. Он великан. Макушки осин что-то лопочут прямо в уши, елочки кладут ему на плечи верхние ветки, а сосны тычутся в колени, как пушистые щенята.
Нет, не потому, что Илюша такой большой. Просто лес ещё маленький. Но в нём уже растёт земляника и пахнет маслятами, как в настоящем лесу.
Этот лес посадили староузские комсомольцы всего три года назад. Да, он ещё не взрослый, и все деревья в нём — подростки, а есть и совсем малыши. Откуда в таком лесу быть большому толстому пню?
И всё-таки Илюша его увидел. Вот он — прекрасный пень. Шесть шагов сделал Илюша, чтобы обойти его кругом. Он стар. Когда он ещё был дубом, каждый прожитый год откладывал в его теле по одному деревянному кольцу. И теперь на срезе колец этих так много, что Илюша сбился со счёта, не узнал, сколько ему лет.
Откуда же взялся этот старик среди маленьких деревьев?
А вот откуда. Комсомольцы сажали свой лесок там, где в войну под фашистскими
Пока Илюша пробирался к старому пню, молодые дубки ссыпали ему на плечи, на рубашонку все капли со своих листьев. Кулаком, пяткой, толстым суком он обстучал пень со всех сторон. Ни один кусочек коры не отвалился от его боков, ни один жучок или букашка не выползли из его тугой древесины. Он был прочен, этот старик. Он держался за землю толстыми сильными корнями.
И тут Илюша увидал самое важное: меж корней темнела пещерка. Илюша пошарил рукой — сухо и просторно. Вот и кладовка для всех его железок! Сейчас он пойдёт в берёзовую рощу, вытащит их из копны и перенесёт сюда. Порадуется Таиска!
Илюша раздвигает ветки плечами и грудью. Он рассекает руками зелёные волны зелёного моря. Он пловец. И правда, Илюша такой мокрый, будто окунулся. Вперёд, вперёд, вплавь!..
Мокрая орешина в последний раз хватает его за рубашку. Тугая осинка, выпрямившись, стряхивает на него капли и что-то лопочет ему вслед. Чем-то она похожа на Таиску, эта осинка.
А он уже на опушке. Солнца нет, но оно близко, за пеленой облаков. Влажный воздух нагрет, вётлы стоят притихшие, укутанные парной дымкой. Вперёд, вперёд! Он уже не пловец, а всадник. Он пришпоривает невидимого коня. Теперь недалеко. Через луг, вскачь, вскачь! По высокой мокрой траве.
Всюду вода. Капли, тяжёлые как улитки, свернулись в листьях. В склонённых метёлках трав — вода, в мягких, как заячьи лапы, шариках клевера — вода.
Вдруг над головой всадника облака неслышно расходятся. В голубой небесно-чистой полынье показывается солнце. И сразу каждая травинка, весь луг загораются весёлыми огнями. А облака уплывают. И тогда над лугом из ничего, просто из света, сама собой вылепливается радуга, такая ясная и многоцветная, что Илюша, поражённый, останавливается.
Ой, кака-ая! Одной ногой радуга стоит в низком Комсомольском лесу, другой — упирается прямо в траву перед рощей. Стоит себе — прочная, не качнётся. А ведь такая прозрачная: каждая берёза сквозь неё видна. И стволы у берёз, каких не бывает, — красные, оранжевые, сиреневые, жёлтые, разные…
А можно радугу пощупать рукой?
Илюша мчится вперёд, и радуга истаивает, будто её и не было. Значит, нельзя радугу трогать руками, радуги этого не любят. А с чистого неба на луг разом обрушивается жара. Илюша говорит «ух!» и стягивает с ног резиновые сапоги. Суёт их один в другой и несёт под мышкой.
Он входит в рощу, тянет берёзки за тонкие ветки, как за косы. Полный солнца, золотистый дождь летит с веток. Листья и белые стволы сияют так, что глазам радостно, — будто праздник, будто перед Илюшей не зелёные деревья, а красные флаги!