Дед Илья и внук Илья
Шрифт:
И от радости Илюша кричит во всё горло: «Ого-го-ооо!» — как дед Илья. И в роще кто-то отвечает тоже как дед Илья: «Ого-го-ооо!»
Вперёд, вперёд, навстречу эху. На послушном коне он галопом вылетает на поляну. Там стоят пять копён, и среди них, под самым солнцем, — Илюшина большая копна. От неё поднимается белый пар.
«Вот и хорошо, значит, сохнет сено!» — думает Илюша. А его конь сердито фыркает. Конечно, не конь. Выдуманные кони не фыркают. Это чихнул сам Илюша. Потому что горько-сладкий пар щекочет ему нос. Гляди-ка, пар ползёт
Илюша засовывает руку в копну и тут же отдёргивает: там горячо! Железки нагреты. Густой пар лезет из кладовки, он пробивается из копны с боков и снизу тяжёлыми, белыми, как молоко, струйками.
Илюша пугается: а вдруг это не пар, а дым?
Обжигая пальцы, он вытаскивает свои богатства, бросает на землю. Вдруг сено внутри горит? Как же тогда телята? Ведь это для них! Это ж колхозники накосили! Это ж народное добро, которое береги!..
Как на врага, бросается Илюша на копну. Он тащит обжигающие охапки. Они уже не зелёные, не душистые. Сено в них прелое, потемневшее. Оно липкое, как смола, оно вязкое, оно чёрное, оно страшное, как болото…
Сквозь истлевшие стебли Илюше в рот, в глаза ползёт белёсый противно-сладкий дым.
Ему вдруг делается как-то мутно и очень скучно на душе. Руки становятся ватными, они больше ничего не хотят делать. Тогда Илюша кричит на них. Он и не помнит, что кричит, но они начинают слушаться.
Эх, если бы ему руки подлинней, чтоб сразу ухватить охапку побольше… Эх, если бы ему сейчас не две, а четыре руки!
И вот у него уже четыре руки…
«Так не бывает… — смутно думает Илюша. — Всё равно, пусть не бывает, зато можно скорей разбросать сено, затоптать пламя, если оно вырвется наружу. А то перекинется на другие копны, и они загорятся…»
Белый дым слепит, мешает дышать. Рукам горячо, больно, но они делают своё дело — четыре выпачканные чёрные руки, две маленькие и две большие.
«Откуда взялись две большие?» — мелькает в одурманенном мозгу Илюши. Но ему некогда думать. Только бы не дать рукам остановиться. Только не броситься лицом в траву. Только ухватить сена побольше, оттащить подальше.
— Давай, паренёк, милый… — говорит кто-то рядом. — Немного осталось, мы с тобой молодцы!..
Значит, правда он не один… Значит, их тут двое — молодцов? Илюша облизывает пересохшие губы и, растопырив руки, опять бросается на копну и, пятясь, оттаскивает сено подальше.
И вдруг верхушки берёз качнулись куда-то вбок, наклонились, и земля странно вывернулась дыбом и ушла из-под ног.
Свет погас, и — ничего не стало.
…Он открыл глаза. Было как всегда: берёзы опять стояли вверх макушками и небо висело над ними. Разбросанная копна чуть заметно курилась посреди поляны. Другие копны стояли целы-невредимы.
Илюша лежал в траве, в тени. Незнакомый человек с чёрным закопчённым лицом держал Илюшину голову на своих коленях и чёрной рукой поил его из фляжки.
— Вот и прошло. Обошёлся, паренёк. Молодец. Как тебя зовут?
Илюша захотел ответить, но не успел, потому что земля опять качнулась.
— Съешь мятную конфету, всё пройдёт, — сказал чёрный человек и улыбнулся Илюше белыми глазами и белыми зубами.
От мятной конфеты земля перестала качаться. Илюша разглядывал человека.
Глаза у него не белые, нет. Просто светлые и кажутся ещё светлей на закопчённом лице. Прямые русые волосы падают на лоб. Выпачканная сажей белая шёлковая сорочка порвалась у плеча.
— Мы с тобой сено уберегли, — сказал человек. Он взял в свои ладони Илюшины руки, и Илюша опять увидал всё вместе — четыре чёрные руки, две большие и две маленькие. — Немного поболят, а потом пройдут, — сказал человек, разглядывая Илюшины и свои пальцы. — Потерпим?
— Да, — кивнул Илюша. — Потерпим.
Вдвоём ведь легче терпеть.
Человек вытянул из сена стебель, надкусил белыми зубами, оторвал половину:
— На, поешь кислого. Конский щавель называется. Мы его мальчишками всегда ели.
— И мы ели, — ответил Илюша и стал грызть кислый стебель. — А кто его поджёг? — спросил он про сено.
— Само загорелось. Бывает такое несчастье, если сложить непросохшее. Душно ему, преет, тлеть начинает. Может даже вспыхнуть и больших бед понаделать. Видишь, какое оно чёрное.
— И вы чёрный, как трубочист, — сказал Илюша, разглядывая человека. Что-то в нём было знакомое, и это знакомое почему-то тревожило Илюшу.
— А ты, думаешь, белый? — засмеялся человек. — Вот уж кто настоящий трубочист — так это ты! Одни глазищи сверкают.
И они стали друг над другом хохотать. С закопчённого лица на Илюшу глядели и смеялись светлые озорные глаза. У кого он видал совсем такие же?
— Надо бы к реке спуститься, окунуться. Можешь на ноги встать? — спросил человек.
— Могу, — ответил Илюша и встал.
Земля уже твёрдо держалась под ногами. Илюша сгрёб под куст свои железки, прикрыл клоком сена.
— Твоё хозяйство? — спросил человек.
— Моё. Тут даже проволока есть для радио, и семь болтов разных, и гайки. Только сейчас они закопчённые…
— Ничего, отчистишь, — утешил человек, поблёскивая светлыми глазами. — Ты, я вижу, мастер. А что ж ты мастеришь, мастер? — спросил человек.
— Да так… собираюсь одну штуку построить. Только надо ещё четыре колеса раздобыть.
— А сколько у тебя уже есть? — спросил человек.
— Пока ни одного. Я ещё кузов не выстроил.
— Может, это грузовик будет? — полюбопытствовал человек.
— Нет, — сказал Илюша. — Не грузовик. Только это — тайна.
— А, тайна? Значит, действительно нельзя говорить. Вот уж если познакомимся получше, тогда, может, и расскажешь. Верно?