Дефицит
Шрифт:
За Клару он будет хлопотать, а за дочь не желает, — не странно ли? Он что, не любит своего единственного ребенка? Любит, жалеет, и чем дальше, тем острее и беспокойнее. Но выглядит он — безжалостным. Потому что не хочет потворствовать ее заблуждению. Клара действительно станет врачом, по всей ее повадке видно, по ее серьезности, самоотверженности, по ее бессонным ночам у постели больного. Была ли у Катерины хоть одна бессонная ночь? Наверняка была — когда отец отказался доставать ей дубленку. От горя не спала. А в другой раз от радости — когда мать ей эту дубленку достала.
Катерина подала в медицинский только потому, что здесь помогут родители, у них много знакомых, особенно у отца, — и такой-то профессор, и такой-то доцент,
Катино будущее обсуждалось не один раз, еще зимой начались выяснения и прикидки, кем быть? «Почему обязательно врачом, почему, к примеру, не балериной?» — «Поздно». — «Но ты ведь с пятого класса танцуешь?» — «У них жизнь в искусстве до сорока лет, а потом сразу на пенсию». — «Будешь учить других. Уланова и в семьдесят лет танцует». — «Так то Уланова!» — «Ее тоже папа устраивал?!» Марина разъясняла мужу, что тогда были совсем другие времена и нравы, будто он этого сам не знает, теперь же родители словно взбесились и дети тут ни при чем, именно папы-мамы начали бешеную суету по устройству своих чад. Если бы не родители, процесс шел бы своим нормальным здоровым путем, как было в дни нашей юности. Выходило по ее логике, что конкурсы теперь — между родителями.
«У тебя призвание стать врачом?» — допытывался отец. «Медицина не балет, папочка, где нужны данные, врачом может стать всякий». — «Плохим — да, как и плохой балериной может стать всякая». Тема поступления любой ценой не снималась с повестки дня всю весну, чуть не каждый вечер по телефону одни и те же речи что у Марины, что у Катерины, советуются, учитывают чужие ошибки, заручаются поддержкой.
«Но почему, почему именно медицинский? — недоумевал Малышев в разговоре с Мариной наедине. — Ведь не выйдет из нее врач». — «Почему?» Да по всему, по равнодушию к своим куклам хотя бы, как это ни смешно. Они получают из года в год «Медицинскую газету», специальные журналы, популярное «Здоровье», и Катерина ни разу — он давно обратил внимание, — ни разу не раскрыла газету, не полистала тот или иной журнал, а это верный, вернейший признак равнодушия, ничто сугубо медицинское ее не интересует. И вдруг такой выбор. Почему бы ей в ПТУ не пойти, есть отличные профессионально-технические училища, через два года она будет работать, а это ведь куда интереснее живой и темпераментной девушке, чем заниматься зубрежкой целых шесть лет. Марина просто взбеленилась: чего она не видела в ПТУ, весь город на уши встанет, дочь хирурга Малышева в маляры пошла, в штукатуры! И тут же привела пример, как в каком-то строительном ПТУ девчонки поколотили подружку — за что? За то, что она отказывалась учиться нецензурной брани. «Так что ты ей сначала найди репетитора по матеркам».
Совсем не обязательно, говорил Малышев, идти ей в маляры, в штукатуры, Катерина любит одежду, тряпки, почему бы ей не стать закройщицей, модельером или там манекенщицей, внешность, манеры ей позволяют, выработала осанку в балете, а главное, она это любит. Всем журналам, кстати сказать, она предпочитает журнал мод, мусолит его, листает, наверное, с пятого класса. Вот и пусть идет в те сферы, которые ее интересуют, притягивают, зачем ей непременно врачом? Малышев насмотрелся на таких горе-специалистов, знает, как порой грубо ошибаются они в диагнозе, как трудно работать с такими, как тяжко слушать какую-нибудь растереху, которая ни в практике, ни в теории ни бе, ни ме, готов провалиться от стыда за нее же. Марина знает, работа врача — не синекура, надо отдать ей должное, здесь она с мужем согласна, но… не все же после окончания медицинского идут в больницы и в поликлиники, можно стать преподавателем, в институте есть разные кафедры, не связанные с практической врачебной деятельностью, фармакология, например, или биохимия, организация здравоохранения, санпросветработа — выбор широчайший, хоть кем она может быть.
«Зачем же тогда идти в медицинский, чтобы быть хоть кем, но только не врачом?» — «Ты не жалеешь свою дочь, единственную, между прочим!» — перескочила Марина на эмоции. Нет, черт возьми, нет, он-то как раз жалеет ее, да и себя, кстати сказать. Он предвидит, как все сложится дальше — в институт за нее хлопочи, позорься, унижайся, при распределении за нее хлопочи, позорься, унижайся, Катерина ведь ни за что не поедет куда-то, ей непременно захочется здесь остаться. А выйдет на работу — и там за нее хлопочи всякий раз в критической ситуации, а их всегда больше у тех, кто работает не по призванию. Поступит в институт, окончит и появится в медицинском мире еще одна Данилова. И опять под прикрытием Малышева…
Поужинали. Марина стала убирать посуду. Раньше он выходил курить после ужина, но теперь, вот уже четвертый месяц, не курит. С Первого мая.
— «Лада» шестой модели, — сказал Малышев с усмешкой. — Ты не знаешь, как пишется «винегрет», а шестую модель знаешь, зачем тебе такое знание? — Его задело, ко всему прочему, он действительно думал, что это какой-нибудь мопед, на машине дети не ездят. Хотя, какие они дети, если уже абитуриенты?
— У меня по русскому языку и литературе пятерка, папочка. И аттестат, к твоему сведению, четыре с половиной.
Помолчали. Все-таки ему непонятно, зачем ей нужно знать про модель, что-то в этом есть плохое, ему враждебное. Он невольно покосился на подоконник, где обычно лежали сигареты, пробормотал:
— Курить, черт возьми, захотелось… А завтра операция Леве Киму.
— Тебе надо отдохнуть, выспаться, — заботливо сказала Марина. Она легко, легче, чем он, могла сменить тему. — Ты сегодня устал немного, ложись пораньше.
— Да сдам как-нибудь, папочка, только ты не начинай курить из-за меня, — сказала Катерина. — Где наша не пропадала. Четверка тоже пока неплохо.
Ну что же, спасибо, дочь. Марина оставила посуду в раковине, вернулась к столу, присела, вытирая руки полотенцем.
— Что-то, наверное, произошло, Сергей, ты озабочен сегодня, — сказала она участливо. Если бы она не умела вот так легко перестраиваться, они бы, наверное, давно расстались. Он был благодарен ей за то, что она любой спор старалась закончить миром.
— Да так… — пробормотал он. — Всегда что-нибудь найдется.
С некоторых пор у него появилась задача — быть гибче, покладистее, всюду ему эту задачу навязывают — дома жена и дочь, на работе Кереева со своей Даниловой, на улице Витя-дворник. Будто сама жизнь трубит ему во все трубы: будь гибче, Малышев, гибче, ты не умеешь, совсем не способен гнуться, учти, тот, кто не гнется, ломается. И он пытается, он старается.
— А все-таки? — настояла Марина. — Выскажешь и сразу же легче. Ты же сам проповедуешь: не держать, не копить, иначе взрыв.
— Или опять закуришь, — сказала Катерина и фальшиво улыбнулась. Похоже, она училась у матери искусству примирения. Не так уж и плохо смирять себя. Сначала через силу, а потом и впрямь успокоишься. Он не стал ломаться.
— Кереева попросила, чтобы я дал характеристику на Данилову, на ту самую.
— Куда-нибудь за границу?
— Отнюдь. В партию, представь себе.
— И ты, конечно, отказался дать. — В голосе Марины легкий укор. Малышев в своем амплуа, всегда католик больше чем папа римский. — А может быть, напрасно это сделал? Я не понимаю, Сергей, что ты теряешь от этой характеристики? Зачем тебе приобретать еще одного врага, да еще сверху? Ты же знаешь, чья она жена? — Марина своего же напоминания испугалась. — До каких пор ты будешь таким принципиальным, таким пионером?!
— Наш папочка твердокаменный, — сказала Катерина, вставая из-за стола. — У меня здоровая, наследственность. — Она одернула кофточку, белую, трикотажную, и Малышев разглядел, наконец, синие буквы на уровне грудей, весь ужин они мозолили ему глаза, но он отводил взгляд, грудастая девица его дочь, хотя вроде бы и поджарая, и вот, наконец, разглядел — расправила как на афише: «I want a man».