Декоративка. Книга 1
Шрифт:
— Если девочки такая ценность, какого черта с ними обращаются так жестоко? — простонала я, и неловко шевельнулась: боль тут же вгрызлась в плечо.
«Ангел» цокнула и помогла мне принять более удобное положение.
— Девочек оберегают, как неприкосновенные сокровища, — возразила она. — Но как только девочка становится женщиной, она превращается в вещь. Разница только в том, много у нее будет владельцев за всю жизнь или только один. Откуда ты?
— Из дальних краев.
— Это заметно. Ты странно говоришь…
Я снова попробовала приподняться. Каждое движение беспокоило плечо, на котором пылало
Слезы выступили на глазах, и, не сдержавшись, я заплакала. Я могла остаться инвалидом после сегодняшней прогулки, а теперь на моем плече тавро, словно я бессловесная скотина.
— Они мстят нам, — проговорила Ангел. — Мстят за то, что нас мало, мстят за то, что для многих мы недоступны. Поэтому когда они нас получают, делают больно.
— Мужчины во всех мирах одинаковы, — зло выговорила я, шмыгнув носом.
— Я говорю о мэнчи, — удивленно произнесла Ангел. — Нет ничего хуже, чем оказаться собственностью мэнчи. Они жестоки и ненасытны.
— Разницы нет… В моих краях женщин много, поэтому их не ценят. А у вас женщин мало, но отношение к ним еще хуже.
— К мэзам относятся хорошо, — возразила Ангел. — Это сладкая веселая жизнь, а если посчастливится родить девочку — еще и счастливая. Мне не посчастливилось…
— Сколько у тебя детей?
— Мало, семь мальчиков. А у тебя?
— У меня нет детей.
— Поэтому ты здесь?
— Нет. Просто один ведун мне мстит.
— Шариан коварен, — кивнула Ангел. — С ним нельзя ссориться.
Я вспомнила, каковы у нас отношения с ведуном двенадцатого ов-вена, и рассмеялась. Впрочем, сразу же перестала: не очень-то посмеешься, когда так болит губа и лицо. Рука у Гадо при всей своей мягкости и пухлости бьет крепко.
— Завтра ярмарка, — сказала Ангел. — Завтра всех нас продадут. Надо спать, девочка. Торги иногда длятся очень долго; понадобится много сил. Выпей еще немного отвара, он убавит боль.
Как бы ни было противно, я выпила еще немного того вонючего варева из протянутой женщиной фляжки, и улеглась на лежанке. Ангел права — нужны силы. Чтобы выжить и сбежать отсюда, из этого проклятого Ниэрада.
Меня разбудила суматоха. Женщины проснулись и, оживленно переговариваясь, готовились к ярмарке, на которой им предполагалось стать главным товаром. Они умывались, аккуратно подвязывали платки, красиво оправляли платья, щипали щеки для румянца, жжеными палочками подкрашивали брови и ресницы. Ангел тоже прихорашивалась, хотя она-то ни в каких ухищрениях не нуждалась. Она сняла платок и деревянным гребнем с редкими зубьями расчесывала свои черные волосы. Приглядевшись, я заметила, что волосы крашеные: корни женщины явно были светлыми, причем очень светлыми.
— Почему ты красишь волосы? — сонно спросила я.
— Так принято, — ответила Ангел. — Только мэзы могут иметь светлые волосы.
— А как же рыжие? Им тоже краситься?
— Да.
Закончив расчесывать волосы, Ангел повязала голову платком и принялась прихорашивать меня. Для начала она приподняла меня, усадила поудобнее, умыла смоченным
Это были взбитые с маслом и медом сырые яйца; я давилась, но пила. Надо же откуда-то брать силы?
Пить было больно: разбитая губа пульсировала, двигать носом тоже было больно, левая сторона лица тоже болела. Про плечо и говорить нечего: нам нем все еще пылал пожар боли, так что я боялась лишний раз пошевелиться, чтобы он не разгорался сильнее. Ноги тоже болели. Композиция ощущений была не такой яркой, как вчера; собственное тело словно не полностью ощущалось мной.
Ангел прикоснулась к моему лицу; прикосновение ее прохладных рук было чистым блаженством. Наверняка у меня высокая температура. Вот и последствия той прогулки по площади. Что, если это все выльется в воспаление легких? Если я умру здесь?
Что ж… не самый плохой исход. Во-первых, Гадо понесет убытки, во-вторых, не придется привыкать к этому миру, в-третьих, ни один здешний мужлан не успеет мной попользоваться.
Ангел осторожно ухватила меня за талию, помогла подняться и отвела в туалет — в угол, где стояло несколько ведер. Сделав дела, мы вернулись к нашей общей лежанке и стали заканчивать приготовления к ярмарке.
Какая-то сердобольная женщина принесла мне сапоги; они были мне велики на размер, но в данной ситуации это даже во благо. Испачканное кровью и вином платье тоже не очень-то подходило для ярмарочного дня, так что Ангел выторговала у кого-то другое платье, темно-коричневое, грубое, простое, очень для меня широкое, безо всякой шнуровки и с вырезами по бокам. Затянув на моей талии обычную веревку, Ангела заплела мне волосы в косу и перетянула кончик шнурком, а шаль, вывернув так, чтобы не были заметны капли крови и вина, обвязала крест-накрест на груди.
В таком виде, с разбитой губой и опухшим лицом, даже еще и горячечная, я бы никого не смогла привлечь, и точно не могла конкурировать с остальными декоративками. Хоть большинство из них немолоды, а некоторые даже дряхлы, они все равно выглядели иначе, и глаза их горели воодушевлением: каждый новый хозяин был для них надеждой на лучшую жизнь.
Дверь открылась, и декоративки замолкли. Внутрь вошел хмурый, тепло одетый мужчина со списком. Приказав женщинам построиться в ряд, он сосчитал всех и разделил на партии: на относительно молодых и относительно привлекательных, на женщин с откровенными дефектами, и на старушек. Я попала в четвертую партию и была в ней единственной.
Первой партии велели следовать к выходу. Прежде чем уйти, Ангел взяла меня за руку и, сжав ее, сказала:
— Бедная девочка… Моли богов, чтобы они смилостивились и послали тебе доброго мэнчи.
— Спасибо тебе за все, — в свою очередь сказала я, и улыбнулась через боль.
Красавица вздохнула и ушла, подгоняемая окриками хмурого мужика. А я вернулась на свою лежанку. Ярмарка, продажа, хозяин — это все меня не интересовало. Меня съедал жар.
Когда всех декоративок распродали, и я одна осталась одна, за мной пришел сам распорядитель в сопровождении нескольких мэнчи. Настроение у него было хорошее, толстые губы изгибались в улыбке, шикарная песцовая шуба была покрыта снежком.