Дела семейные
Шрифт:
Среди прочего хлама на дворе валялась старая полусломанная лестница. Не сговариваясь, мы с Гердой ухватились за нее, подняли, подтащили к стене.
Не отрывая взгляда от вороны, Герда сдернула с головы и протянула мне пуховый платок. Правильно, если буду хватать птицу голыми руками, могу и без пальцев остаться.
Лестница была сущей рухлядью. Перекладины расшатались, болты, удерживающие их, проржавели насквозь. Кому-то лень было тащить хлам до городской свалки, и он бросил его на заднем дворе. Однако ж, этому лодырю все равно можно сказать спасибо.
Сунув Гердин
— Ларс, я держу.
Спасибо, моя радость. Главное теперь, когда буду падать, полететь в сторону, от тебя противоположную.
Вскарабкавшись на верхнюю ступеньку, я, цепляясь за крошащуюся под пальцами лепнину, как-то выпрямился, попытался прильнуть к стене всем телом. Не спрашивайте, как мне это удалось, я не знаю.
Поминая вперемешку всех Драконов и тиллов разом, я еще немного вытянулся и оказался нос к носу с вороной.
Птица опомнилась быстрее. Свирепо каркнула, но почему-то даже не попыталась долбануть меня клювом. Я набросил на нее Гердин платок.
Ворона снова заорала, завертелась, но не сделала попытки улететь. Стало понятно, что произошло.
Промахнулась ли птица, пытаясь усесться на край каменной чаши, или же как-то умудрилась свалиться в нее, но с вороной случилось то же, что давеча с нашим доблестным капитаном — она застряла.
Был бы это зверь, я бы, обмотав ему голову платком, вытащил за шкирку. А птицу? За что ее вообще хватать?
Лестница угрожающе заскрипела. Я торопливо попытался просунуть руку под пленницу излишне узкого архитектурного изыска.
Это не ворона, это индюк какой-то, тяжелый и толстый!
Дальше-то что?
Вопрос решил насквозь проржавевший болт. С довольным хрустом он переломился пополам, перекладина заскользила под сапогами, вся лестница перекосилась, я отчаянно вцепился в лепнину, чаша оторвалась от стены, и все мы — я, «гнездо», платок и ворона — красивой композицией полетели вниз. Приземлились, правда, уже по отдельности.
Сидя у подножья лестницы и ошалело глядя на мир полутора глазами (правый, подбитый, стремительно заплывал), я увидел, как ворона выпуталась из платка и, неуклюже расставив крылья, запрыгала прочь от нас, оставляя на снегу странные, вовсе не птичьи следы.
— Герда, держи ее!
Стыдно подумать, что решил о нас с Гердой доктор Трюг, когда мы под вечер без приглашения ввалились к нему в дом. Я — сияя свежим «фонарем» под глазом, моя любимая — прижимая к груди слабо шевелящийся сверток. А уж какое выражение лица было у славного врачевателя, когда на его чистый стол вытряхнули из платка грязную мокрую растрепанную ворону… Не знаю, почему хеск Олаф нас не выгнал. Наверное, просто не успел. Указывая на странно скрюченные пальцами назад лапы вороны, мы на два голоса завыли:
— Почему?!
Врачебная клятва не позволяет лекарю отказать кому бы то ни было, обратившемуся к нему за помощью. Не можешь вылечить, так хотя бы объясни, по какой причине.
Силы небесные, выяснилось, что не мы так сильно помяли птицу. Ворона лишилась хвоста и обломала перья на крыльях, когда неуклюже приземлялась. Загнутые назад пальцы не могли ни за что зацепиться, и бедняга просто падала. Лапы же изувечила некая птичья болезнь. Доктор и про нее попытался объяснить, но запутался и сердито махнул рукой: по этому вопросу к королевским ловчим, а лучше сокольничим обращаться нужно, а он, Олаф Трюг, людей, а не пернатых лечить учился!
С тем мы и откланялись.
Стояли на крыльце, я держал в руках притихшую ворону.
— Думаю, она не нападала на меня. Просто хотела сесть на плечо. Может быть, раньше жила у людей, вот и искала помощи. Герда, она ведь на улице не выживет.
Моя радость взглянула на птицу и согласно кивнула.
— Пойдем домой?
— Пойдем.
Я думал, что умею уклоняться от нежелательных встреч с сестрой. Хельга, при всей своей дотошности и занудстве, чтит правило забвения вины за давностью лет. Если мне, натворившему что-нибудь, удавалось вечером проскользнуть в свою комнату незамеченным, с утра о содеянном речь не заводили.
Преступлениями моими были большей частью уличные стычки. Я не боялся, что в семье меня за них накажут, но очень неприятно было, когда Хельга длинными холодными пальцами бралась за кровящий нос, проверяя, не сломан ли, или за подбородок и начинала поворачивать голову, разглядывая под разными углами синяки и ссадины. Спасибо, хоть зубы не пересчитывала.
А придирчивые вопросы, кто сподобился набить мне морду, когда и по какому поводу? Что прикажете отвечать, если каждая вторая драка — месть за оскорбления в адрес Хельги, а первая — реакция на слова «Его родная сестра в хронисты продала!», и лишь изредка стычка случалась из-за желания местной шпаны со скуки «съездить умнику по стекляшкам». Очки я не носил и носить не буду, но, по мнению улицы, каждый, кто читает книжки, эту отвратительную вещь при себе имеет, а что не на носу, так оно и к лучшему, бить удобнее.
За три первых года, проведенных мной в Гехте, противники поняли, что «книжник» не всегда значит «хлюпик», постоять за свои отсутствующие стеклышки, так же, как за доброе имя сестры, ученик хрониста способен, а в драке один на один он еще и задире навешает, недаром в доме Къолей постоянно ошивается капитан городской стражи. Потасовки прекратились, тем более что родители приставили подросших чад кого к ремеслу, кого к учебе. Некогда стало.
У меня уже четыре года не возникало необходимости проникать в дом незаметно, и былая ловкость ушла. К тому же раньше меня всегда прикрывал Оле. Хорошо было с широких капитановых плеч забираться на крышу кхарни, а оттуда и в окно комнаты проскользнуть не проблема.
Но сейчас Оле и Хельга сидели в гостиной. Загорелось же им именно в этот момент устроить семейное питие барка! А ведь когда дома нужны, их пороховым зарядом из караулки не вышибешь.
Можно было, оставив Герду в дверях гостиной загораживать обзор, рвануть вверх по лестнице, но как-то это не солидно. К тому же увечная птица не подарок к празднику Нюсне, нет нужды ее до поры прятать.
Держа ворону перед собой, будто праздничный торт, я вошел в гостиную.
Родичи смотрели с интересом.