Дела земные

Коваль Галина

– Ух, я тебя вечером-то… Да после шоколада… – мечтал вслух мужчина.

Павлина небольшого роста. Ее не стало видно за фигурой Петечки. Шевельнулись полы дубленки ниже пояса Петечки, это шаловливые ручки Павлины ухватились за мужской ремень и как можно крепче прижали себя к любимому.

– Чего такой грустный, Ларчик? – загремел голос Петечки над головой любимой женщины.

– Зима слишком длинная.

Не голос, а холодное дыхание зимы услышал в ответ мужчина. Придавил теснее подбородком голову любимой женщины к своей груди, та мило пискнула в знак признательности. Мужчина о чем-то размышлял, плавно покачиваясь из стороны

сторону.

– Павлуша! Пригласи в гости к нам Ларису. Я друга позову.

– Зачем? – скрипнул голос Ларисы, похожий на заиндевевшую ветку.

– Просто так.

– Не хочу просто так. Как у вас хочу, чтобы тепло было.

Скорее всего, сказанное вырвалось нечаянно, так велико было женское возмущение от созерцания двух прижимающихся друг другу разнополых тел.

– Так кто ж против! Дерзай! Все в твоих руках, – ответил мужчина.

Он знал Ларису даже больше и дольше, чем свою нынешнюю возлюбленную. Знал ее мать, отца, бабушек, слышал о дедушках. Отец не жил с матерью почти с рождения дочери. Мать до сих пор одна. Заведующая детским садом двадцать с лишним лет. До занимаемой должности шла тернистым путем, но цель ее была достигнута. Городок маленький, молодежь подрастает быстро и смещает пенсионеров с их должностей. Пенсионерка в лице Ларисиной мамы была, словно холодная гранитная скала. Столько было нацарапано кляуз, а холодной гранитной скале хоть бы что. Стоит на своем посту, исправно исполняя свои обязанности, источая красивым лицом холодное спокойствие и довольство собственным положением. К дочери и матери исправно забегала каждый божий день после работы или во время рабочего дня с баночками, наполненными поварами пищеблока детского сада. Откроет дверь родительского дома, увидит старость в рваном халате и младость рядом, за нее державшуюся, постоит у порога, взвинчиваясь изнутри пониманием неправильности собственного поведения, изольет гнев на якобы обличающих ее в этом самых близких и родных людей и уйдет в свой дом, как в неприкасаемый бункер. Не дай бог, кто зайдет и оставит там свой след! Его немедленно сотрут половой тряпкой, и ручку дверную вытрут, и половичок подъездный пропылесосят. Последующее проветривание обязательно.

– Ты меня слышишь? Все в твоих руках, – повторил мужчина.

– Будто у меня дел дома нет, – ответила Лариса и отвернула бледное от злости лицо к зимнему окну.

Мужчина и женщина еще повозятся в дубленке, и она его отпустит. Он уйдет размашисто и шумно. Она повернется к Ларисе восторженным лицом.

– Чего мужикам перечишь? Один вред от этого.

– Я так, как ты, не могу.

– А как я?

– У-тю-тю, у-тю-тю! – изобразила Лариса поведение коллеги. И тут же вспомнила величавость походки Павлины, всегда высоко поднятый подбородок, вздернутый и совсем не курносый носик.

– Через «у-тю-тю» ты получила желаемый шоколад, не выходя на мороз.

– Это ты получила.

– Для тебя.

– Хватит вам, – зашуршал фольгой от шоколада сотрудник, занимающий самый дальний стол у стены рядом с кулером.

Молодой человек имел внешность пуделя или Макаревича в юности.

Его слабость – жилетки. Столько их у него, что и сам не знает. Под глаза, под ботинки, под клетчатую кепку, для весны и осени, для выхода в светское общество. Только где сейчас можно найти светское общество, да и какое оно…

Лариса смотрит оттаявшим взглядом на шоколад в руках «пуделя». Это совсем другой шоколад, не тот, что принес Петечка.

– Это тебе. Держи, – с легкой задоринкой в голосе произносит «пудель».

Он ростом ниже Ларисы. Молодой человек уже мысленно представил себе чудесные изменения в облике и сердце холодной сотрудницы, как она посмотрит на него благодарным взглядом, как поцелует в щеку. Причем губы у нее будут теплые, глаза добрые, как у его парализованной бабушки.

– Рояль в кустах, – удивляется Павлина.

Вмиг расплылись и куда-то исчезли фантазии «Макаревича в юности».

Пахнуло холодом зимы от замершей женщины.

– Я думал, одной принесли, а другой нет.

– Не обращай внимания.

Лариса грызла и жевала шоколад.

– Ты общаешься с нами, как шоколад грызешь, – изрек сотрудник в адрес Ларисы. – Как можно грызть шоколад! Его согреть во рту надо, он сам в тебя потечет.

Павлина тронула за руку Ларису.

– Тебе долить чаю в чашку?

Лариса почувствовала отвращение к голосу Павлины, затем к ней самой. Отвращение отразилось на лице холодной женщины. Павлина испугалась и беспомощно посмотрела на «Макаревича в молодости». Приниженный Ларисой парень в жилетке тут же стал защищать Павлину, как и принято у мужчин.

– Долить в чашку?! У нее бокал такой же большой, как она сама, и с лошадью.

В комнате установилась зловещая тишина. Даже зиму стало слышно за пластиковыми пакетами окон. Холод обволакивал каждого из сидящих за общим столом людей.

– Значит, я – как лошадь, – холодно и печально проговорила Лариса, обращаясь к зимним окнам.

– Нет конечно. Брыкаешься, как лошадь, дело не в дело, зубы скалишь не по делу, – парень ринулся исправлять ситуацию. – Ты старше меня и старше Павлины, а учиться тебе надо у нее.

– Чему? Мужиков менять?

Павлину, как хлыстом, ударили эти слова И без того прямо сидящая женщина выпрямилась.

– И этому тоже. Так до своего мужика и доберешься.

– Не нужны мне мужики. Сама могу себе шоколад купить.

– Конечно, сама. Только, кроме самостоятельности, есть еще и другое.

Общение, дружба, желание делать приятное другому человеку. Такое поведение – пример окружающим. Тебе хорошо, ему хорошо, значит всем хо-ро-шо, – ласково протянул последнее слово «Макаревич в юности».

Громыхнул ящик стола, на котором появился исписанный лист. В сумку полетели женские мелочи. Взвизгнул ошпаренный скоростью замок. Пронзительный взгляд Ларисы прошелся по парню.

– Лошадь пошла искать другое стойло.

Под общее молчание раздосадованная женщина дошла до двери.

– Удила закуси.

Дружелюбный совет, к сожалению, не достиг ушей Ларисы. Она сама понимала, что надо остановиться, перестать злиться на всех и на холод.

Взять себя в руки. Только челюсти, шею, скулы сковал нервный спазм. Он был у самых губ и не давал набрать воздуха полной грудью.

Еле дошла до дома. Злость и ярость на холод, на лед под ногами напрягали тело до боли. Она шла и бубнила слова, оправдывающие ее в глазах бывших коллег. Опираясь руками о стены дома, чтобы не упасть, дошла до своего подъезда. Испачкала перчатки. Поправила ими выбившиеся волосы из-под капюшона, испачкала лицо. Кто-то здоровался с ней, она отвечала.

Сосед осведомился о ее состоянии, вызвался проводить.

– Уйди, – бубнила она со стальными нотками в голосе, уходя широкими мужскими шагами. Сосед проводил ее удивленным взглядом.