Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
Аэньяр понял, что испугался так один-единственный раз в своей жизни: когда отец объезжал норовистого жеребца, и тот, чтобы стряхнуть со спины досадную помеху в виде человека, упал на бок, а отец не успел вынуть ногу из стремени. Сейчас было почти так же: роллер, как упавшая лошадь, придавил Кречету ногу, и Яр не знал пока, сломана она или нет. Камнепад закончился, и повисла оглушительная тишина. Не поймешь, то ли ты оглох, то ли мир замер, напуганный Стихией.
— Как думаешь, все? — еле слышным шепотом уточнил Кречет. — Ничего больше не сойдет?
— Не знаю, — таким же шепотом ответил Яр, прислушиваясь к своему чутью изо всех сил, но оно тоже то ли оглохло, то ли в самом деле не видело больше ничего страшного. А раз так, нужно было что-то делать.
То,
— Нэруш! — скомандовал сразу заерзавшему парню, понял, что не дошло до него, и повторил уже на всеобщем: — Нэ двигай!
Кречет замер, притих, кося на нежданного помощника одним глазом. Яр тоже притих, не зная, что делать дальше, чем помочь: товарищ походил на птицу, попавшую в силок и замершую, распушившись, втянув голову в плечи. Вот только протяни руку — клюнет… Ну, в смысле, по лицу читалось, что Кречету плохо, а не что драться сейчас полезет.
Горец — такой же, как все ранее встреченные и все же чем-то от них неуловимо отличающийся, — присел у ног Кречета, принялся их внимательно ощупывать. Потом что-то пробормотал, не то ругаясь, не то досадуя на что-то. И тряхнул очень светлыми, практически белыми, но не седыми волосами:
— Нэ зламал, свихнул. То ничего, то выправится.
От этих слов стало легче. Куда как легче! Яр поглядывал на него и тоже то и дело встряхивал челкой, словно жеребенок: ему чудилось, что вот этого горца они с Кречетом уже видели. И в то же время он, хорошо запоминавший лица, знал, что конкретно этот мужчина им не встречался.
— Вывих, действительно, ерунда, — Кречет поморщился. — Вы можете помочь? Я сам не смогу, а у Яра сил не хватит.
— Дэржись, — кивнул горец без усмешки на лице, но Яру она все же почудилась в прищуре очень ярких серо-синих глаз. А потом как-то хитро потянул и дернул ногу Кречета, да так, что Яр услышал звонкий щелчок, от которого аж продрало по хребтине холодом. И от короткого вскрика тоже. Кречет замер, вжавшись в землю, и дышал через раз, пытаясь прийти в себя. И только раздышавшись, сумел выдавить короткое:
— Дайомэ.
— Нэтэн-са*. Лежи, тише, сейчас станет легче. Дитя, вон там найди две крепкие прямые палки, — горец махнул Яру куда-то в сторону, и тот, гадая, откуда бы в горах взяться прямым деревяшкам, если тут даже крохотные кустики были изломаны причудливо и прихотливо горными ветрами, направился искать. Очевидно, что палки нужны были, чтоб временно обездвижить вывихнутую и вправленную ногу Кречета.
Палки он нашел. Остатки разбитой таким же камнепадом телеги или фургона, брошенные за ненадобностью. Видно, горец не первый раз по этой тропе бродил, раз так четко указал. Поискав, Яр притащил две достаточно длинные и наименее занозистые жерди, которые только нашлись.
Кречет уже сидел, опираясь на колесо роллера, вытянув перед собой вправленную ногу. Спокойно и сосредоточенно кивнул, завидев принесенное Яром, и только недовольно буркнул:
— Чем бы… У меня есть бинты, но их просто не хватит.
— Можно порвать мою рубашку, — заикнулся Яр, но горец фыркнул и достал из поясного кошеля полотняную скатку, а с пояса снял моток тонкой, плетеной из кожаных полосочек не толще травинки, а не скрученной из растительных волокон, веревки. На ее концах были привязаны кованые грузики, и Аэньяр привздохнул, впервые в жизни рассматривая настоящую горскую обережь-аэнью. Будь все не так серьезно — хоть украдкой, но потрогал бы, пощупал, пытаясь представить ту обережь, огненную, которой славился предок. Вместо этого Яр присел, помогая Кречету придерживать жерди, пока горец сноровисто закреплял их.
Дальше тоже действовали, не сговариваясь, будто заранее знали, как быть. Усадили Кречета на Ласку — умная кобыла спокойно лежала, давая ему возможность более-менее устроиться в седле. Потом Яр взял повод, горец — роллер, и так и пошли по тропе. Сначала — назад, потом свернули куда-то еще, в обход обвала.
Проводник уж точно знал дорогу, но Яр все равно напряженно вслушивался. Первый увиденный камнепад оставил неизгладимое впечатление: горы, казавшиеся такими красивыми, показали, насколько эта красота хрупка и обманчива. И насколько опасна. Сейчас, идя рядом с тем, кто в этих горах родился и вырос, знал каждый камешек и корешок, а потому спокойно шел, как Яр ходил по своим родным лесам, он видел и чувствовал гораздо больше, чем, ему казалось, способны уловить обычные человеческие органы чувств. Крохотный говорливый ручей посмеивался и хвастался, что это он подмыл большой камень, мешавший ему течь так, как хотелось. Аэньяр отдавал себе отчет в том, что ему все это кажется, но не мог перестать вслушиваться в голос воды. И потому изменение в нем уловил, словно сорвавшуюся со струны ноту: ручеек словно прижух, притих, зажурчал… виновато? И странным совпадением в этот же момент сердито выругался горец. Слов Яр не разобрал, это снова было местное наречие.
Потом Яр выбросил все это из головы, задавшись более серьезным вопросом: куда они, собственно, идут? Тропа забирала все выше и выше, хоть и оставаясь по-прежнему проходимой, но жутко извилистой. Петляла между громадных каменных глыб, утопающих в траве, а потом вдруг резко вильнула — и вывела в укромную долину, будто из дневников Аэньи срисованную. Яр даже зажмурился: перед глазами встала иллюстрация, широкое разнотравье и горский домик вдалеке.
В принципе, горец, имени которого они пока не знали, поступил совершенно верно: сами бы они не добрались до ближайшего поселения, и даже с его помощью, наверное, было бы тяжело — день едва перевалил за половину, в эту долину они шли около часа, а в ближайшую большую долину должны были спуститься как раз к вечеру, если бы не обвал. Наверняка туда ведут какие-то другие дороги, но вот можно ли по ним провести роллер? Кречет бы его точно не бросил, не дал. Это не город и даже не лес, где машину можно как-то замаскировать и оставить на пару дней.
Яр покосился назад, проверяя, как там дела. Ласка всхрапнула, потянувшись к нему мордой, Кречет, качнувшись, поморщился и снова нахохлился, все такой же собранный и сосредоточенный. Яр чувствовал, как ему на самом деле больно и плохо. И второе даже не столько от травмы, сколько от того же осознания, которое накрывало самого Яра после камнепада: горы опасны. Очень опасны для таких чужаков, которые ими очарованы. Пока они не пообвыкнут, пока не приноровятся, прислушаются-принюхаются, научатся читать горы так же, как читают лес и карту дорог, не бродить им по горным тропам в одиночку и даже вдвоем. Иначе, случись что с Кречетом, Яр самое большее что сумеет — это позвать на помощь. И то, если сам никуда не встрянет. За то, что сейчас помощь пришла сама, стоило поблагодарить Стихии. Или Эфар — да кого угодно, обошлось же! И впредь думать головой, а лучше — попроситься в ученики к кому-нибудь из местных.
Яр сам не понял, когда начал обдумывать на полном серьезе, как останется в Эфаре. Просто само собой как-то вышло, увидел горы — и пропал. И сейчас был готов на все, чтобы стать им родным. Или просто вернуться домой? Именно это странное ощущение возникло, когда они подошли к ата.
Никто не вышел их встречать. Дверь стояла, подпертая снаружи камнем, из трубы не вился дымок. Яр вопросительно взглянул на горца, но тот откатил камень в сторону, распахнул дверь и откинул шерстяную вышитую занавесь, изрядно пообтрепанную по низу. Из дома пахнуло нежилым духом. Так пахло в дальних комнатах дома в Ткеше, куда дед или бабушка наведывались раз в полгода стереть пыль. В этой ата никто не жил. Это явно не был дом их проводника, но и ничей вообще.