Делай со мной что захочешь
Шрифт:
У Элины мысли путались в голове.
— Он ведь в Техасе, верно? — спросила Ардис.
— Да, всю неделю… По-моему, он уехал на всю неделю…
— Ну и каша, верно? — рассмеялась Ардис. — Но я бы не возражала получить такуюстраховку, не говоря уже о нефтяных залежах… Или нефтяные залежи уже выработаны? Что-то не могу припомнить — такая дурацкая история — Элина слушала мать: она не знала об этом деле и половины того, что, видимо, знала Ардис. Она стояла, чуть согнувшись, точно на сильном ветру. Ноги ее глубоко ушли в толстый ковер из белого меха. Ковер был из перуанской овцы. Теперь Элина уже с трудом следила за тем, что говорила мать, потому что Ардис стрекотала как пулемет, точно перед ней лежал длинный перечень тем, но не хватало времени ни одну из них развить, голос ее теперь зазвучал иначе, стал более низким и хриплым, точно у Марии Шарп по телевизору; при этом она как-то странно употребляла некоторые слова и фразы. Но говорила она очень весело.
Она перечислила имена тех, у кого будет брать интервью для своих передач в мае и на первой неделе июня; потом перескочила на свой теннисный клуб — частный клуб в центре города, куда она недавно вступила: теперь она уже вроде бы говорила о людях, которых Элина знала или должна была бы знать, но так быстро, что Элина не могла уследить за ходом ее мыслей. Однако она радовалась, что мать так довольна. Ардис же рассказывала уже о том, как ей не повезло: она пригласила для интервью редактора одного нью-йоркского журнала, тот явился пьяный и с невероятным презрением говорил о Детройте и о Среднем Западе, да и об Америке вообще; затем Ардис перескочила на какие-то малоприятные местные новости, о которых станет известно через день-два, о приговоре, вынесенном одному судье по наследственным делам за… и он получил по заслугам… за участие в… но тут Ардис запнулась: нет, пожалуй, не следует об этом говорить, а вдруг дело замнут, так что лучше держать язык за зубами, да и вообще Марвин все равно об этом узнает… Слушая болтовню матери, Элина почувствовала, как мимо нее прошел кто-то — точно ее собственная тень, приобретшая вдруг плоть и осязаемость, но она даже не подняла глаз. Она ведь знала, что она одна.
Она извинилась, она спросила, все ли в порядке?..
Все ли?..
Где-то далеко-далеко, словно смотришь не с того конца подзорной трубы, она кричала, смеялась. Я не могла ее разглядеть.
В среду утром, в десять, встреча в теннисном клубе с женой заместителя губернатора.
Упражнять свое тело совершенно необходимо.
Взмахнула рукой — до свиданья и привет…
Элина старалась не вспоминать тот день, когда она звонила матери, но сейчас вынуждена была вспомнить. Она вспомнила, как набрала номер, как двигались ее пальцы, крутя диск, — ведь если ты можешь набрать номер, то, конечно же, можешь и жить. Ведь жить куда менее сложно, чем набрать телефонный номер. Потом в мозгу ее возникло воспоминание о том, как ее схватили, чье-то тело прижалось к ней. Но он ее не тронул. Она услышала, как хохочут мальчишки, и подумала — надо испугаться или, может быть, захохотать вместе с ними — это, возможно, наилучший выход при данных обстоятельствах. В статье, напечатанной в воскресной газете, говорилось, что у женщины, на которую напал мужчина, на пятьсот процентов больше шансов выжить, если она не противится… Это противоречило совету, который дала ей Ардис много лет назад, — если, конечно, Элина правильно его запомнила; Ардис всегда говорила: «Носи с собой нож, а еще лучше — пистолет». Но у Элины не было ни ножа, ни пистолета. Так какой же совет все-таки лучше? Однажды в Нью-Йорке Элина заметила в автобусе человека, который в упор смотрел на нее, потом улыбнулся, и из его улыбающихся губ стал медленно вылезать язык — сначала с хитринкой, потом со все возрастающей силой и ликованием. Элина беспомощно смотрела на него, не зная как быть. Улыбнуться в ответ? В конце концов, она просто опустила немного глаза и стала смотреть на его галстук, но взгляда от этого человека не отвела: ведь он мог обидеться или даже оскорбиться… С десяток кварталов они проехали так — вместе, сидя друг против друга, а когда Элина вышла из автобуса, она уже не помнила ни о чем. Испытанное ею замешательство исчезло.
Мне хотелось прервать ее и спросить: жизнь ли живется для того, чтобы потом рассказывать истории, или сначала придумывают историю, чтобы потом ее прожить?
Мне хотелось прервать ее и
Мне хотелось
Я чувствовала его тело, хотя он и не дотронулся до меня. Я почувствовала, как кто-то меня трогает. Мать исчезла из подзорной трубы, взмахнув на прощание рукой. Она опаздывала на свидание. Это не был голос матери, но я узнала его и ответила…
Спокойно, осознанно Элина закончила разговор, положила трубку на рычажок. Она подождала несколько минут, но мать не перезвонила.
В тот вечер она сказала Марвину:
— Мы с мамой разговаривали сегодня, и связь прервалась. И я не позвонила ей… Не знаю, почему я не позвонила ей, но…
— А она тебе позвонила?
— Нет. Но я… Мне не хочется, чтобы она подумала…
Элина медлила, смутившись.
— Пусть тебя это не волнует, — сказал Марвин.
В середине мая вяз у ее дома все еще стоял, хотя на нем по-прежнему красовался билетик. Это было огромное дерево, крепкое с виду, совсем голое — верхушка умирала, но дерево было все еще красивое. Элина думала — какая хорошая примета, что городские власти еще не срубили этот вяз.
Тридцать первого мая дерево еще стояло.
Это ровно ничего не значило.
Время благополучно перевалило за отметку «июнь», далеко перевалило, а она так и не звонила ему! Она теперь редко о нем вспоминала. Она даже не знала, где карточка с его неразборчивыми каракулями — она ее не выбрасывала, сознательно — нет, но не знала, куда положила.
Ей казалось, что жить стало легче.
Вечер 15 июня был особо отмечен на календаре, так как мать в тот вечер интервьюировала какого-то человека, вокруг которого подняли большой шум в Детройте. Сам Марвин сказал, что намерен посмотреть хотя бы часть передачи.
Когда беседа началась — между Ардис и молодым человеком по имени Доу, — Марвин лишь воскликнул в изумлении, одновременно забавляясь и возмущаясь происходящим:
— Поразительно… Нет, этого просто не может быть.
Элина впилась в телевизор: на экране Мария Шарп задавала вопросы откровенно уродливому, растрепанному молодому человеку лет двадцати шести — двадцати семи, которого, видимо, незадолго до того арестовали и он ждал суда. Марвин знал отца этого молодого человека — он был президентом «Доу электронике» и жил всего за несколько домов от них, тоже на озере. Элина не могла припомнить, чтобы она встречалась с Джексоном Доу, хотя Марвин и утверждал, что они знакомы. Его сын Мередит, именовавший себя Меред, был явно художником, чему вполне можно было поверить — такой он был лохматый, да и одет то ли в халат, то ли в какую-то подпоясанную хламиду; затем, по мере того, как Мария расспрашивала его, стало ясно, что у него есть ученая степень по физике, — вот этому Элине трудно было поверить, хотя говорил он правильно и казался неглупым, если бы слушать не мешала его манера щуриться и нервно закатывать глаза в поисках нужного слова. Выяснилось, что он к тому же еще и философ; он смотрел мимо Марии, прямо в камеру, словно в глаза человека, которого любил и боялся, кого-то, кому хотел внушить определенные, хоть и малоприятные, истины — «на благо всей человеческой расы», — говорил он.
Видя, какой он мягкий, несмотря на аскетичное некрасивое лицо, Элина испугалась за него: она уже знала, что последует, когда в голосе Марии появлялась вкрадчивость. А Доу говорил откровенно, без задних мыслей.
В. Мистер Доу, — или, может быть, я могу звать вас Меред? — что побудило вас создать ваше так называемое Прибежище?
О. Желание вести работу по уничтожению материального. Создать среди всеобщей заразы здоровый оазис, где люди могли бы собираться и направлять будущее Соединенных Штатов…
В. Этого «гнойника»…
О. Я имею в виду сегодняшние Соединенные Штаты. Да и вообще большую часть современного мира.
В. А ваша ожесточенность случайно не вызвана вашим арестом?
О. Я вовсе не ожесточен. Почему я должен быть ожесточен? Но я хочу, чтобы в протоколе было зафиксировано, что меня арестовали не за нарушение закона о наркотиках — ничего подобного; меня арестовали потому, что есть люди, которые хотят заткнуть мне рот.
В. Полиция арестовала вас из-за ваших взглядов?