Деление клетки
Шрифт:
Было боязно и восхитительно.
Свидетели загораживали от Тани женихов и невест, щедро давая крупные деньги. Виталику сунули в руки две бутылки шампанского, он просто обалдел. Слов не находил — такой напиток на халяву!
— Ну как тсебе, как? — спрашивал он меня.
Специально отдельный стаканчик надыбал, не поленился. Уважает, надо же.
— Обычный шампунь, — скорчил я рожу.
— Ты даешь — обычный! — заржал Виталик.
«…теперь я пью свой wine, я ем свой cheese, я качусь по наклонной — не знаю, вверх или вниз», — думал я.
Ежедневно
— Обоссался, — задумчиво шептала вслед Таня. — Ненавижу этих цыган. Они инвалидов сюда привозят, а вечером забирают. Какая-то женщина догнала старика и сунула ему сторублёвку. Дед спрятал её в карман.
— Видишь, — говорила Таня, — эти деньги они у него отберут. Они в водку им что-то подмешивают, чтобы вырубить. Я ему всегда полчекушки оставляю. Это он заслужил. Однажды я с ним два часа разговаривала. С ним уже много лет никто не говорил.
Появившись в условленное время, Тани на месте я не нашёл. Мне сказали, что она уехала на Богословское кладбище. Пятнадцатое, да, вспомнил я. Уважительная причина.
В воздухе стояла морось, и я почувствовал, что сезон окончился. Точное такое же чувство испытывал я годом раньше, двадцать девятого, когда сообщили о смерти Пашки, и петь стало незачем, — я тогда нашёл опустевший сквер около Баррикадной и почувствовал, что слишком легко оделся.
Малая тоже говорила, что они могут в любой момент сорваться и уехать.
«Только я обязательно позвоню!» — божилась она.
Куда там, «позвоню».
Дни стояли хмурые и холодные. Гитару брать больше не хотелось.
Я был уверен, что они уже уехали.
Пятого сентября было солнечно. На газонах сидели яркие молодые ребята с дредами, небо клубилось, Невский гудел и смеялся. Я ждал звонка, ходил вдоль Грибканала и вдыхал загазованный воздух.
— Таня?! — я очень удивился, увидев знакомый рюкзак с прикреплённым к нему оранжевым мышонком.
Она повернула ко мне серое лицо.
— Солнышко прости что не позвонила нет не уехали. Сразу как наступили холода там в общем в общем Малой умер. В поле заснул не сумели спасти теперь я одна понимаешь. Мне очень очень тяжело очень. Долго рассказывать умер двадцать девятого августа деньги нужны похоронить а потом может быть обратно в Минск хотя. Ты придёшь завтра с гитарой придёшь? Я тебя умоляю деньги нужны я позвоню телефон кажется был если у Малого не остался. Придёшь я на подкове буду в одиннадцать в двенадцать в час буду ждать да не орите вы я с человеком разговариваю мне надо идти завтра завтра пожалуйста.
Непостижимо. Как это так — был человек и нету? Как это осознать. Что болеет, поломался — это понять ещё можно, а как это — непоправимо опустеть?
Танина косичка была отстрижена.
Она пятилась и кричала — завтра! Хотела уточнить, но её тянули и торопили куда-то.
Разумеется, я приехал.
Я не знал, чем можно
Я дождался. Ждал терпеливо — не час и не два.
…с неба Господь глядит,
что на земле смердит,
без сожаленья отправляя в печь.
Старый лопух засох, папа от водки сдох,
последний пух некому поджечь.
Пел яростно, залихватски, с улыбкой. А Малая подхватила эту дерзкую ярость. Потом вылила на асфальт стакан медовухи и бросила вверх горстку мелочи.
— Тебе деньги очень нужны? — спросила она, когда я сказал, что выдохся.
Получается, она рассчитывала на это.
— Не дели, выгребай всё. Я приехал только из-за тебя.
Она помолчала.
— Спасибо. Спасибо, что всё так. Давай, удачи тебе.
— И тебе удачи. А мне сейчас в банк за реквизитами.
Я хотел сказать: «Царствие небесное», но получилось невыразительно, полушёпотом.
Снова начинался дождь.
Нигдетство
Гриб прилип, отлип, стоп
Отбиваешь от груди мячик: тебя зовут — Юра! Коля! Миша! Придурок! Лёша! Валера! Сабжа! — на слове «сабжа» все вздрагивают. Мячик отбит на автомате. Теперь тебе выберут имя пообиднее.
Московские прятки от обычных отличаются тем, что ты поворачиваешься ко всем спиной, и тебя по ней кто-нибудь бьёт. Теперь ты должен угадать, кто это сделал. «Я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я!» — кричат наперебой и тычут в себя большими пальцами. Кто-нибудь, например, помалкивает. Ты давно уже знаешь, что это для отвода глаз: скорее всего, не он. Ты делаешь предположение. Оказалось, как раз таки он: положите вещь, которую хотите спрятать, на видное место. Теперь тебе нужно бежать вокруг дома — чем быстрее его обежишь, тем меньше времени останется им, чтобы спрятаться. Идёшь шагом. Можно схалтурить: подглянуть из-за угла. Но если тебя слишком долго не будет, это вызовет подозрения. За домом грядки, объеденные вишни, аккуратно, не споткнись о водосточную трубу.
Из подвала пахнет сырой каменной пылью. Там сидит дядя Молодя, у него солидол и паяльник, у него водка в гранёном стакане, тельняшка и голые девушки на стенах. Дядя давно уже дедушка, такая вот вечная володость. Он называет всех «суткин ты кот», для связки слов использует оборот «забодай тебя комар» и запрещает обносить виноградники.
Ты монах в синих штанах, на лбу шишка и мёртвая мышь в кармане гниёт, теперь никто никого не найдёт, тебя послали по синей дорожке на одной ножке, ибо тебе позарез нужен цвет, которого нет в ассортименте, и ты прыгаешь нелепым циркулем, раздумывая о том, что вокруг юго-север.