Дело беспокойной рыжеволосой

Гарднер Эрл Стенли

Он пристально смотрит на меня.

— Анастейша Стил, вы самая упрямая из женщин, которых я знаю. — Он закрывает глаза и снова недоверчиво качает головой.

«А, он вернулся». Я вздыхаю с облегчением, словно очищаюсь от тревог.

Он опять открывает глаза, на его лице грусть — искренняя грусть.

— Ты не собиралась сбежать? — спрашивает он.

— Нет!

Он закрывает глаза и заметно успокаивается. Когда открывает глаза, я вижу его боль и страдание.

— Я подумал… — Он замолкает. — Ана. Вот я весь перед

тобой… и я весь твой. Что мне сделать, чтобы ты это поняла? Чтобы ты увидела, что я хочу тебя всю, всю целиком, какая ты есть. Что я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, Кристиан, и видеть тебя вот таким, это… — У меня дрогнул голос и полились слезы. — Я думала, что сломала тебя.

— Сломала? Меня? Да нет, Ана, как раз наоборот. — Он берет меня за руку. — Ты указываешь мне правильную линию жизни, — шепчет он и целует мои пальцы, потом прижимает свою ладонь к моей.

С расширенными от страха глазами он осторожно тянет к себе мою руку и кладет ее себе на грудь, чуть выше сердца — на запретную зону. Его дыхание учащается. Сердце выстукивает под моими пальцами лихорадочный ритм. Стиснув зубы, он не отрывает от меня глаз.

Я ахаю. Мой Кристиан! Он позволил мне дотронуться до него. Сейчас мне кажется, что из моих легких испарился весь воздух. Кровь стучит в моих ушах; ритм моего сердца сравнивается с его ритмом.

Он отпускает мою руку, оставив ее там, чуть выше сердца. Я слегка сгибаю пальцы и под тканью рубашки чувствую тепло его кожи. Он затаил дыхание. Я не могу вынести это и хочу убрать руку.

— Нет, — тотчас же говорит он и снова накрывает мою руку своей ладонью, прижимает к груди мои пальцы. — Не надо.

Осмелев, я придвигаюсь ближе, чтобы наши колени касались друг друга, и медленно поднимаю другую руку, чтобы он успел понять мои намерения. Он шире раскрывает глаза, но меня не останавливает.

Я осторожно расстегиваю пуговицы на его рубашке. Одной рукой это делать трудно. Я шевелю пальцами другой руки, и он отпускает ее, позволив мне расстегнуть его рубашку двумя руками. Не отрывая глаз, я распахиваю рубашку, обнажив его грудную клетку.

Он сглатывает, раскрывает губы; его дыхание учащается, и я чувствую, как внутри него нарастает паника. Но он не отстраняется от меня. Может, он до сих пор пребывает в режиме сабмиссива? Я не понимаю.

Продолжать или нет? Я не хочу причинить ему вред, физический или моральный. Сигналом к пробуждению для меня стал эпизод, когда Кристиан предлагал мне себя.

Я протягиваю руку, она приближается к его груди, а я гляжу на него… прошу его разрешения. Еле заметно он наклоняет голову набок и сжимается в ожидании моего прикосновения; он него исходит напряжение, но на этот раз не гнев — а страх.

Я колеблюсь. Могу ли я сделать это?

— Да, — шепчет он — опять проявляя жутковатую способность отвечать на мои невысказанные вопросы.

Я тянусь кончиками пальцев к волосам на его

груди и легонько глажу их. Он закрывает глаза, морщится, словно от невыносимой боли. Мне мучительно видеть это, и я немедленно отдергиваю руку, но он тут же хватает ее и прижимает к своей груди, так, что волосы щекочут мне ладонь.

— Нет, — говорит он через силу. — Так надо.

Он крепко зажмурил глаза. Ему сейчас очень трудно. Но и мне тоже не легче. Я осторожно провожу пальцами по его груди, наслаждаюсь упругостью его кожи и боюсь, что зашла слишком далеко.

Он открывает глаза; в них пылает серый огонь.

Черт побери… Его взгляд горячий, невероятно интенсивный, дикий, а дыхание неровное. Я неловко ежусь под ним, но чувствую, как у меня бурлит кровь.

Он не останавливает меня, и я снова глажу пальцами его грудь. Он тяжело дышит, раскрыв рот, и я не понимаю, от страха или от чего-то другого.

Мне так давно хотелось поцеловать его там, и я, все еще стоя на коленях, тянусь вперед, встречаю его взгляд и даю ему понять свои намерения. Потом нежно целую чуть выше сердца и чувствую губами его теплую, так сладко пахнущую кожу.

Его сдавленный стон пугает меня. Я тут же сажусь на корточки и со страхом гляжу ему в лицо. Его глаза крепко закрыты, он не шевелится.

— Еще, — шепчет он; я снова наклоняюсь к его груди и на этот раз целую один из шрамов. Он ахает, я целую другой и третий. Он громко стонет и неожиданно обнимает меня, хватает одной рукой мои волосы и больно и резко дергает их вниз. Мои губы тут же оказываются возле его жадных губ. Мы целуемся, я запускаю пальцы в его волосы.

— Ох, Ана, — шепчет он и кладет меня на пол. Через мгновение я уже лежу под ним. Я беру в ладони его прекрасное лицо и ощущаю под пальцами его слезы.

Он плачет… Нет. Нет!

— Кристиан, пожалуйста, не плачь! Я серьезно говорю, что никогда тебя не оставлю. Мне очень жаль, если у тебя сложилось другое впечатление… пожалуйста, прости меня. Я люблю тебя. Я буду всегда тебя любить.

Он смотрит на меня, и на его лице застыла болезненная гримаса.

— В чем дело?

В его больших глазах застыло отчаяние.

— Почему ты считаешь, что я брошу тебя? В чем секрет? Что заставляет тебя думать, что я уйду? Скажи мне, Кристиан, пожалуйста…

Он садится, на этот раз по-турецки, я тоже сажусь, вытянув ноги. Мне хочется встать с пола, но я не хочу нарушать его ход мыслей. Кажется, он наконец-то готов мне поверить.

Он смотрит на меня с отчаяньем. Вот черт, это плохо…

— Ана… — Он замолкает, подыскивая слова; на его лице застыла боль. Куда мы с ним идем?..

Он тяжело вздыхает и сглатывает комок в горле.

— Ана, я садист. Я люблю хлестать маленьких девушек с каштановыми волосами, таких как ты, потому что вы все выглядите как моя родная мать-проститутка. Конечно, ты можешь догадаться почему.