Дело Фершо
Шрифт:
Мишель рассказывал ей, что происходит из старинной знатной семьи, об отце, разорившемся в Монте-Карло (за несколько дней до этого он прочел роман, действие которого протекало на Ривьере), о матери и сестре, ради которых якобы покинул родину, согласившись стать секретарем старого дяди, о котором не имел права ничего сообщить.
Обо всем этом ему не то что говорить, но и вспоминать не хотелось — настолько его роль казалась теперь гнусной и комичной.
Но всю ночь в каюте, освещенной только ночником, когда виски текло
Ведь хотела же она вручить ему маленький шелковый бумажник, от которого он отказался? А после явно мелодраматической сцены — не просила ли прощения за свой поступок?
Разумеется, оба были пьяны. Но все было именно так.
Она должна была его запомнить. Разве не об этом говорило то, что утром в бухте Панамы, когда он уходил из каюты, она прошептала как обещание:
— Я думаю вернуться этим же пароходом.
Значит, из-за него она отказывалась от поездки в Латинскую Америку, о которой говорила вначале.
Она сказала, что будет ждать его писем на промежуточных остановках. Первое он должен был ей отправить самолетом в Гуаякиль. Но это Рене уже не касалось.
Однако у нее был нюх, потому что, вставая, она произнесла:
— Держу пари, что она побывает здесь на обратном пути.
— Она обещала.
Комната Рене была почти голая, как и квартира Фершо. Белые стены, москитник, несколько фотографий вокруг зеркала.
— Подай шлепанцы, пожалуйста. Тебя не шокирует, что я одеваюсь при тебе?
Как раз напротив. Вся эта достаточно паскудная сцена была просто нужна ему, чтобы запачкать прошлое и то, что будет составлять его жизнь еще некоторое время.
Налицо был наилучший способ оторваться от прошлого. Кончился определенный период в его жизни, как закончился период Валансьенна, когда он с друзьями отмечал попойкой свой отъезд в Париж, как закончился парижский период, когда они продали одежду и белье Лины, чтобы купить билеты в Кан.
Останавливали ли его когда-нибудь препятствия? Что он думал, бросая Лину в Дюнкерке? Он не жалел об этом, а ведь любил ее, часто вспоминал с нежностью.
А почему, в сущности, нет? Часть пути они прошли вместе. Но Лина не была создана для того, чтобы последовать за ним дальше. Как и эта славная Рене, которая тоже не останется с ним надолго.
Он бросал их не со злости, напротив — сохраняя взволнованное воспоминание.
Однако было еще одно обстоятельство, о котором ему не хотелось думать. Только что в поезде, представляя себе возвращение в Колон, он не переставал размышлять, как должен себя вести, если Рене вдруг не захочет с ним жить или вдруг окажется в отлучке. Как ни глупо, но следовало предусмотреть запасной вариант, и он вспомнил бретонку из особого квартала, ту, что бросала на него нежные взгляды.
Конечно, он отдавал предпочтение Рене. Осуществлялась его давняя мечта, но как раз в тот момент, когда такая перспектива перестала казаться идеалом, когда он шел на это не от хорошей жизни, а в ожидании лучшего будущего.
Одеваясь, Рене продолжала с ним разговаривать:
— Моя сумочка в шкафу. Там сто долларов в маленьком кармашке.
Он спокойно взял сумочку, не проявляя любопытства к лежащим письмам, нашел купюру, положил ее в свой бумажник, потом ополоснул лицо над раковиной и провел мокрой щеткой по волосам.
— Идем?
Кто знает, займет ли когда-нибудь м-с Лэмпсон место в его жизни? Может, она будет в ней целым этапом.
А может, очередным промахом. Так или иначе она приоткрыла ему вход в другой мир, в который он постарается проникнуть любой ценой.
Тогда он станет вспоминать отель Жефа точно так же, как теперь вспоминал меблирашки на улице Дам, откуда сбежал, не заплатив по счету, или нормандскую таверну, куда пришел проведать Лину лишь спустя три дня.
— Иди.
— Я обожду тебя.
По чистой случайности, ступив на лестницу, Рене нагнулась, чтобы застегнуть туфлю. Для этого она отдала ему свою сумку. А потом, спускаясь вниз впереди нее, он и не подумал вернуть ее, так и держал в руке, когда они вошли в помещение.
Жеф ужинал вместе с Фредом и Жюльеном. Давно закончивший есть Голландец сидел в своем углу и смотрел перед собой пустым и страшным взглядом.
— Напо!
— Несу, дамы-господа. Что желаете после спагетти?
Есть обжаренная в сухарях треска…
Мишель совершенно естественно взглянул на свою спутницу, а та точно так же поглядела на него, словно они давно были вместе.
— Это слишком тяжелая пища, — сказала Рене. — Приготовь пару яиц, Напо.
— Хорошо, мадам Рене.
Остальные все поняли. Казалось, Жеф был и удовлетворен и озабочен. Удовлетворен, потому что знал: это, приятно Рене, и озабочен, так как по-прежнему не считал Мишеля своим человеком. Моде оставался для него любителем, «мелочевкой».
— Сегодня вечером будет только один пароход. Португалец. Уйдет в полночь.
Мишель подумал о Фершо, таком одиноком в своей квартире с бутылкой молока в руке. Сколько он еще продержится, прежде чем пойдет на мировую?
Да и примет ли ее Мишель? Может быть. Сейчас было трудно сказать. Пока его это мало интересовало. Он смотрел дальше. В общем-то, все уже не имело значения и, поглядывая на себя в зеркало в новой роли, в которую нисколько не верит, ему хотелось лишь пожать плечами.
Сегодня он угостит всех и сядет играть в карты в ожидании Рене.
4
Они с Жефом были одни. Негр повар во дворе чистил овощи. Рене спала наверху, раскрыв дверь на деревянную галерею, чтобы стало немного прохладнее.