Дело Фершо
Шрифт:
Мишель смотрел на него — и не видел. Он думал.
И мысли его унеслись далеко. У него возникло ощущение, будто то, о чем он прежде только догадывался и что всегда ускользало от него, обрело вдруг четкие очертания.
Такие женщины, как м-с Лэмпсон, как ее подруга Риверо и многие другие, как мужчины из «Вашингтона», узнававшие друг друга по кличке лошадей… Не к этому ли миру стремился он всегда, с самого детства, с той минуты, когда, оглядевшись, увидел убогие стены домов и сумрачные улицы Валансьенна?
Эти люди не говорили о деньгах,
С презрительной улыбкой, словно продолжая чудесную игру, проходили они мимо склоненной в поклоне толпы.
Увиденный через такие окуляры, великий Фершо становился маленьким и жалким со своей полной никчемной борьбы жизнью. Теперь он сидел тут, в этом шезлонге, в трех бетонных стенах квартиры с деревянной балюстрадой, как символ определенного вида существования.
Заработанные миллионы, десятки миллионов, может быть, миллиард, претворялись в желудочное расстройство и борьбу с крысами, в кляузы, мелочные дрязги с Аронделем, в телефонные звонки мэтру Обену или другим чернокожим.
Сидя неподвижно, Мишель ждал, и его взгляд, помимо воли, скользил по бледной груди Фершо, вид которой всегда вызывал у него тошноту, по животу, на котором брюки держались на веревке и из них торчал кусок серой ткани.
«…дорогой старик…»
Вот тогда-то, внезапно, без какого-либо перехода, без толчка, на него нашло озарение. Но он не вскочил со своего места, не задрожал, а только смертельно побледнел, потому что ему показалось, что кровь застыла у него в жилах.
Он не испытывал ни страха, ни возмущения. Лишь удивление. Как испытываешь великое чувство облегчения, когда вдруг прорывается давно назревший гнойник.
Как же он не догадывался прежде, в каком направлении идет? Жил, словно в лихорадке, давно ощущая смутное беспокойство и борясь с призраками.
Наконец-то глаза у него раскрылись, и он понял то, что другие поняли уже давно. Он чувствовал, что прозрел. Никакой Жеф или тем более Суска больше не страшили его.
Подумать только, что в течение стольких дней, подталкиваемый неизвестной силой, он бродил вокруг Жефа, тщетно пытаясь понять смысл его слов, его взглядов!
А между тем все было так просто. Жеф сразу догадался, чем все кончится. Более того: Жеф подсказал ему, как действовать.
«За что я тебя упрекаю? За то, что не могу…»
День за днем Жеф следил за его успехами. Жеф чувствовал, как созревает Мишель. Вот почему он посоветовал Рене: «Брось его!»
Он не остановил его, даже напротив. Почти подтолкнул. С чего это ему вздумалось рассказать про Голландца и обезглавленных трупах, прибитых к берегу?
Теперь Мишель понял все до мелочей. Когда, скажем, старый каторжник спросил его, где Фершо прячет деньги…
Деньги были тут, в этом кресле, на животе спящего «дорогого старика».
Мишель не пытался бороться с собой, как не боролся в тот момент, когда бросил Лину. Все воспринималось им как заданность,
Он вылетит в Вальпараисо и войдет в просторный дом доньи Риверо, чтобы занять там свое место. Он скажет: «А вот и я».
Перед обедом он отправится узнать, какие есть рейсы.
Эго надо сделать в первую очередь.
Что касается деталей предстоящей операции, то он рассматривал их без спешки, не подталкивая себя, все еще под впечатлением сделанного открытия, напоминая тех древних христиан, перед которыми на секунду разверзлись небеса.
Еще предстояло ответить на ряд вопросов. Разве» рассказывая ему о том, как он бросил динамитную шашку в трех негров, Фершо не подчеркивал, что это была необходимость?
Разве Фершо пожалел Лину? Разве не посмотрел в тот вечер на своего секретаря с явным восхищением?
Более того: Мишель был теперь убежден, что, помимо разгадавших его Жефа и Голландца, все понял и Фершо.
Понял с первого дня их знакомства, когда оценивающе взглянул на тогда ничем не приметного молодого человека.
С чего бы он тогда привязался к нему, если бы не считал способным на поступок, который сам находил таким естественным и оправданным? Нет, он несомненно признал в нем родственную душу.
Внезапно все стало удивительно ясно. Мишель был заворожен ослепительным светом, который выхватил самые различные подробности, малейшие взгляды и слова, которыми они обменивались. В том же Дюнкерке, где решалась их судьба, он спросил Фершо, что тот думает о нем, считает ли сильным человеком. Фершо проявил нерешительность. Выглядел печальным. Был готов заговорить, но потом раздумал. Очевидно потому, что не решался дать определение той силе, которую ощутил в своем секретаре.
И вот во что все вылилось! Судя по полученным письмам, самолеты летали в Чили через день. Раз письмо пришло сегодня, значит, самолет будет послезавтра. Так даже лучше. У него хватит времени уточнить все детали.
Мишель по-прежнему пристально рассматривал старика. Пергаментная кожа на лице Фершо дергалась всякий раз, когда на нее садилась муха.
Фершо открыл глаза. Мишель едва успел отвернуться.
Но не достаточно быстро, потому что на лице старика отразилось беспокойство.
— В чем дело? — спросил он, выпрямляясь в своем шезлонге.
— Ничего. Вы спали.
— Понятно!
Ему понадобилось время, чтобы успокоиться. Как бы стирая воспоминание о дурном сне, он провел рукой по лбу. Вероятно, на какое-то мгновение Фершо все же увидел глаза Мишеля, устремленные на него.
— Сегодня мы больше не будем работать, — объявил он.
— В таком случае, с вашего позволения, я пошел.
Мишелю хотелось скорее оказаться у Жефа. Это было сильнее его. С того момента, когда на него нашло озарение, ему не терпелось увидеть человека, который первым разгадал его. Разумеется, он ничего ему не скажет. Напротив! Ему следовало вести себя очень осмотрительно.