Дело генерала Раевского
Шрифт:
Все сидели напряжённо и как бы забыв о второй, очередной рюмке.
— Здесь я должен коснуться вообще величия прославленных полководцев екатерининской поры, — Мефодий Эммануилович двумя руками с двух сторон изящно сложенными тонкими пальцами поправил свои усы, — все они, за исключением в какой-то степени Румянцева, обязаны своей знаменитостью туркам. Как нынешние израильские генералы — арабам. Осовевшая, полусонная Османская империя, которая в своё время тоже утвердилась на развалинах одряхлевшей Византии, разваливалась на глазах. И ордена, звания, поместья за победы над нею ждали только тех, кто первый за ними придёт. В окружении Румянцева-Задунайского было всё так же, как при дворе Екатерины, только всё было ещё пошлее и ничтожнее. Кутузов был умён, притворно и придворно остроумен, держать язык за зубами и скрывать свои мысли этот статный, этот блестящий офицер ещё не научился. Он поплатился за первую же шутку в адрес Румянцева и оказался в Крыму. Этот случай сделал своё дело, он наложил отпечаток на всю личность честолюбивого, охочего до жизненных услад и благ штабного офицера. Правильнее было бы сказать — «приштабного» пока что. Скоро он станет придворным. У деревни Шумы впереди солдат, без таких проявлений личности офицер тогда лица не получал, со знаменем в руке ворвался он близ Алушты в укрепления противника. Там он и получил первую пулю в голову. Он выбил татар и уже преследовал их, но свинец вошёл в левый висок и вышел у правого глаза. Это ранение тоже имело координирующее значение для последующей деятельности Михаила Илларионовича. Лечить его отправили в Петербург, причём — как героя. Героем он и был. Он был представлен влиятельными покровителями императрице, и та одарила его Георгием IV степени, дала денег от царской щедрости и отправила лечиться за границу. За границей он лечился в Пруссии. Там он тоже был представлен не кому-нибудь, а самому Фридриху Великому. С той поры будущий русский полководец стал знатоком и сторонником прусской военной доктрины, которая уже отслужила свой век и которую он столь печально применил против наиболее талантливого разрушителя этой системы под Аустерлицем, а потом под Москвой, при Бородине. Только неистовая стойкость солдат и высокое боевое мастерство да находчивость офицеров спасли россиян от позорного поражения.
И вот после Пруссии Кутузов опять в Крыму при Суворове. Здесь он прошёл школу такую, после которой любой более или менее серьёзный военный приобретал черты полководца. Здесь он проявил себя как умелый дипломат, склонив последнего крымского хана к отречению от престола и вручению своих владений от Буга до Кубани Санкт-Петербургу. За этот успех Кутузов получил генерал-майора. В армии Потёмкина он командовал дивизией, брал Очаков. Тогда же он получил вторую рану, тоже в голову. Турецкая пуля при отражении вылазки турок вошла в щёку и вылетела через затылок. Но вскоре он уже принял корпус и брал Аккерман. При взятии Аккермана, кстати, Николай Раевский отличился, уже будучи полковником. — Докладчик перевёл дыхание. — Я не хотел бы перечислять всё более или менее значительные события жизни Михаила Илларионовича, но не упускаю случая отметить, что в тот бурный, полный храбрости и доблести военный век подобными или сходными событиями насыщены судьбы многих крупных военачальников. Но мы их по этой причине величать до гениальности не бросаемся. Багратион спас армию под Шенграбеном, спас армию под Аустерлицем Дохтуров, Бенигсен выстоял под Прейсиш-Эйлау против Наполеона. По тем временам это было великое событие, да и не только по тем. Об этом мы умалчиваем. Барклай перешёл Ботнический залив и принудил к миру Швецию как раз перед нашествием Наполеона. Между тем по болезненной своей самолюбивости, если бы только из-за неё, Кутузов отказался давать бой под Царёвым Займищем, позиции которого были выгоднее и лучше подготовлены, чем бородинские. Надо заметить, что личные мотивы при всех поступках зрелого Кутузова всегда брали верх над всеми прочими. И потом, чтобы надолго не задерживаться на этой конечно же неординарной личности и не превращать память великого и трагического события в проблему фельдмаршала Кутузова, я хотел бы обратить ваше внимание на один существенный момент. А именно: каждый великий полководец, как и любой другой человек — художник, писатель, актёр, философ, естествоиспытатель, — оставляет неизгладимый след в истории человечества или эпохи, или своего народа, после него остаётся так называемая школа. Есть у нас школа Суворова, его ученики, люди, им сформированные как полководцы, как военачальники. Это Багратион, Дохтуров, Коновницын, Милорадович, Платов... Военной школы Кутузова — нет. И дипломатической школы Кутузова — тоже нет, хоть по своему времени дипломат он был знаменитый. Но в истории России Михаил Илларионович Кутузов явно-таки оставил глубокий и весьма продолжительный след. Конечно же в формировании типа или характера военного деятеля, который, не возглавляя никакого великого или простого крупного явления и фактически ничего лично от себя не внося в его развитие, остаётся как бы его возглавителем. Явление развивается по чисто историческим причинам, так или иначе путём выдающихся личных взаимодействий с другими личностями, как правило, выше его стоящими или более выдающимися, но именно он формально привлекает себе звание возглавителя этого явления. Особое развитие этого типа общественного деятеля получило в наши дни, когда выдающихся личностей вообще нет, есть деятельные и выдающиеся характеры. Например, Шолохов, Фадеев — среди писателей, Маяковский — в поэзии, Курчатов — в науке, Сталин — в военном искусстве и вообще во всех видах человеческой деятельности. Как правило, не так уж самому этому человеку выгодна такая славность, она выгодна окружающей его клике, мафии, общности, клану, как правило, состоящих из очень энергичной посредственности, основные черты которых собирательно проявились в избранной ими, без них невыразительной личности. Таким, например, обязательно станет малозаметный ныне художник Глазунов или поэт, писатель Михалков... Что-то в них есть, а что именно — понять нельзя, принципиально же ничем от других они не отличаются. Ну, скажем, скульптор Вучетич, поэт Долматовский, командарм Шапошников, с одной стороны, Будённый — с другой. Наиболее яркая среди них личность и ранее всех в законченном виде состоявшаяся — фельдмаршал Кутузов. Если хотите — это Сталин без НКВД и без патологической кровожадности.
— Эк куда загнул, — вздохнул кто-то изнурённо, но не встал и не вышел.
— Что-то мы совсем забыли о нашем полудосягаемом для простого русского интеллигента «Кристалле», — заметил Иеремей Викентьевич.
И все оживились.
Все даже переменили закрепостившиеся было позы. А Мефодий Эммануилович прервался. Правда, прервался не на полуслове, а предупредил:
— Я, собственно, ещё ничего не сказал, я только проиграл прелюдию.
2
— За орден Кутузова! — воскликнул хозяин квартиры.
Все выпили, но, может быть, никто и не понял, в каком смысле был предложен этот тост.
А человек с бородкой и усами Наполеона Третьего продолжал, отпив один крошечный глоток из своей рюмки, которую держал двумя длинными и тонкими пальцами?
— Чем, в сущности, характеризовался этот переломный момент российской истории? Он характеризовался именно тем, что был не просто переходным от одного общества к другому и вообще от одной формы общественного правления к другой. Заканчивалась Московская Русь, тотальный разгром которой начал Иван Грозный, и начиналась Петербургская Россия, которую фактически утвердил Николай Первый. Екатерина Вторая после смертельного удара, нанесённого Руси Петром Первым, подчистила остатки прежней самобытности, а Павел Первый хотел было выкорчевать остатки. Но человек он был ограниченный, а вместе с остатками прежней Руси, которую ненавидел, он собирался вырубить и всё наиболее представительное петербургское дворянство, которое, как он думал, представляет опасность для самодержавия. А надо сказать, что самодержавия, в православном понимании его, в России вообще никогда не было. Православное самодержавие и абсолютная монархия — вещи совершенно разные. Православное самодержавие — явление мистического порядка, абсолютная монархия — явление совершенно светское, чисто европейское, с одной стороны, и чисто азиатское — с другой. С духовной, то есть с возвышенной, точки зрения православное самодержавие — наиболее высшая форма государственного и общественного устройства. Подозревается, что самодержец — это Бог, а царь — его отражение на земле в невероятно уменьшенном виде. Такая форма в современных условиях да и в более ранних фактически невозможна.
Предполагается, что царь абсолютно адекватно воспринимает волю Божию. Для этого он должен быть фактически святым. Предполагается, что царь абсолютно адекватно передаёт эту волю, переводя её в мирские адекватности, своим подданным. Но чтобы понять эту волю из уст царя, его подданные тоже должны воспринять её адекватно. Для этого и подданные должны быть на грани святости, а те несовершенства восприятия и воспроизведения в мирских действиях воли царёвой царь поправляет особо им сообщённой при короновании благодатью. Ясно, что таких обстоятельств при земной жизни общества найти нет возможности. Это было возможно в какой-то степени в давние времена, когда царство состояло сплошь из единоверцев, как это имело место в Древнем Израиле. Даже в Древней Руси, наиболее идеальной её эпохе, эпохе Равноапостольного Владимира Красно Солнышко, Русь снаружи и изнутри была осаждаема язычеством. Начиная же с Петра Первого Русь в полном смысле слова становится государством многонациональным, в котором воля православного самодержца мгновенно вступает в конфликт с волей всех неправославных и даже полуправославных лиц и народностей. Зародыши смуты, то есть гражданской войны, возникают автоматически. По мере же распространения вширь эти зародыши превращаются в мощные, постоянно действующие факторы. Если Иван Грозный завоёвывал земли малосильные, раздробленные и вообще-то существенно необходимые Руси для нормального земного существования, то с Петра Первого мы начали завоёвывать и захватывать всё, что захватить возможно. Не имея имперской формы правления, мы начали строить империю, то есть чисто земное грабительское государство с неограниченным объёмом притязаний, без мощного всенародного принудительного аппарата правления, основу которого составлять должны были русские, коренной народ. Вот именно эту форму и хотел воплотить Александр Первый волей и руками Аракчеева с его военными поселениями. Дворянство и без того было военным классом, этим уже тяготилось, а теперь было нужно превратить в солдат, причём крепостных, весь народ. Для этого в убийц и захватчиков необходимо было превратить весь православный люд. Глубоко укоренившаяся в народе духовность и нравственность, в лучших его представителях, делала основную массу населения негодной для такой формы государствования. Дворяне же должны были выступать по отношению к народу не просто угнетателями, но рабовладельцами по отношению к люду, который они должны были бы считать своими братьями и детьми во Господе.
В то же время предельно циничная, внешне респектабельная недуховная форма религии была уже давно готова. Её выпестовало абсолютно мирское государство с предельно лукавой формой властвования совершенно непросвещённой толщей народа, которую необходимо держать в состоянии непросвещённости. Такая религия была налицо. Я имею в виду Ватикан. Он и стал желанным прообразом новой формы имперского правления. Ко времени Петра Первого самодержец уже фактически был готовым Папой. Нужно было только найти конструкцию абсолютно новой формы государствования. Это в поверхностном варианте попыталась сделать Екатерина Вторая. Это в грубой форме единолично, подобно Ивану Грозному — без дворян, попытался сделать Александр Первый, человек элегантного, беспринципного и предельно маневренного склада характера. Главной опасностью предстало перед ним дворянство, которое более века уже правило Россией. А дворянство в России состояло из двух колоссальных, как мы сегодня сказали бы, мафий: петербургской и московской. Обе они были вредоносны для России, в разной, правда, степени, сейчас и губительны в будущем. Забегая вперёд, скажу, что именно петербургское дворянство, безпатриотичное и удивительно быстро выродившееся, подготовило и развязало революцию. Сначала против сметающей его буржуазии. Обратите внимание, что первые революционеры — дворяне, скажем — декабристы. Лозунг, брошенный в народ: «Бей буржуя!», «Грабь награбленное!», добавили дворяне, вытолкнутые из своих поместий и озлобленные против всех и вся.
Но была в России и третья сила, представленная дворянством же. Это была сила одновременно и патриотичная и европейски образованная, но деятельная, и талантливая, и всероссийская. Её ярчайшим представителем был генерал Раевский, истинный герой Смоленска, Бородина, Малоярославца, Красного, Лейпцига, Парижа. Но такие люди в силу своей духовности, талантливости, нестяжательности и просто человеческой порядочности оказались враждебными всем грабительским и мошенничествующим многонациональным силам России, которые ринулись занимать, причём в драку, со всех сторон самые тёплые места вокруг трона, уже в полной мере бездуховного. До появления на русской сцене трагической фигуры Николая Второго.
Но первой трагической фигурой на русской сцене я бы считал именно генерала Раевского, который это чувствовал, но, что на самом деле происходит, не понимал.
3
Третью рюмку выпивали как-то стыдливо, не бравируя, без острот и без шуток. Правда, юноша в чёрном свитере и с горящими глазами, что на прошлом заседании проявлял активность, вышел, как говорится, и теперь с вопросом:
— Скажите, пожалуйста, — обратился он к Мефодию Эммануиловичу, — вы не потомок Наполеона Третьего.
— Я этого вопроса именно от вас и ожидал, — ответил человек с бородой и усами Луи Наполеона.
— Почему именно от меня? — удивился носитель чёрного свитера.
— Трудно сказать, — ответил докладчик, — но ваша внешность выдаёт вас как любителя озадачить кого-нибудь праздным вопросом, к вопросам серьёзного свойства вы ещё не созрели, и условия нынешней, вас окружающей действительности не привлекли пока что ваше внимание к правилам хорошего тона в обществе.
— И всё же... — Человек в чёрном свитере вопросительно и строго глянул на Мефодия Эммануиловича.
— Поскольку ваш вопрос не имеет прямого отношения к Бородинскому сражению и к Отечественной войне с иноверцами в 1812 году, я мог бы вам не отвечать, — сказал Мефодий Эммануилович, — но, поскольку он меня радует, я на него отвечу. К Шарлю Луи Наполеону, брату Гортензии Богарнэ, который был невредимым выпущен из пределов России за смирение, проявленное им, я отношения не имею. К сожалению. Как вы, может быть, знаете, Савва Звенигородский явился Евгению Богарнэ во сне, когда тот расположился в пределах монастыря, в котором почивали мощи Святого. Они почивали вплоть до прихода к власти большевиков, которые так любят Михаила Кутузова, что орденом его награждают своих военачальников, особенно напоминающих этого фельдмаршала. Святой Савва порекомендовал Евгению Богарнэ не осквернять монастыря, и тот внял совету, оказался мудрее своего императора. Мой отец был назван по святцам в честь критского новомученика грека Мануила, день которого отмечается 15 марта. Святой мученик Мануил был взят в плен турками, которые насильственно обратили его в мусульманство. Потом он бежал и вернулся в христианство, покаявшись перед священником. Но по доносу снова был он выдан туркам, подвергся истязаниям и обезглавлен как исповедующий Христа. Произошло это в 1772 году, то есть годом позднее рождения в Санкт-Петербурге Николая Раевского-старшего и за два года до первого ранения Кутузова. Так что можно сказать: они современники. Святого звали по святцам Мануилом, что равнозначно Эммануилу. Но в полном виде слово «Эммануил» значит «с нами Бог». И вот в то время, послереволюционного поругания Церкви, мой отец придал своему отчеству такое звучание. Конечно, это было сочтено за вызов в период как раз антицерковной пятилетки. Это — середина тридцатых годов, отец получил за этот своеобразный вызов режиму срок и умер в лагерях. Вы довольны? — Мефодий Эммануилович посмотрел на человека в чёрном свитере.