Дело, которому служишь
Шрифт:
– Позавчера.
Гусенко продолжал улыбаться, усы его над молодыми розовыми губами топорщились.
– Тогда понятно. Заходил я в штаб метео узнавать. И вдруг вылетает из кабинета командира твой Синицын. У тебя щеки красные, а у него были - ну, хоть прикуривай...
– Стружку снял?
– приподнялся на локте Панин. Выражение "снять стружку", означавшее выговор, разнос, бытовало у авиационных техников и Панину очень нравилось. Он сам любил иной раз "снять стружку" с нерадивых мотористов, когда готовился
– Снял, - ответил Гусенко.
– И, видать, резец на большой угол был поставлен. Синицын меня чуть с ног не сшиб. Только отдувался, будто двадцать стаканов чаю выпил.
– Я знаю, за что его, - сказал Белаш и вдруг быстро вскочил на ноги: что-то треснуло под ним в планшете. Вытащив две половинки сломанного карандаша, он сокрушенно покачал головой. Потом торопливо достал из планшета навигационную линейку, алюминиевый ветрочет с целлулоидным ползунком, осмотрел их.
– А ты, Петя, садись на травку, - язвительно заметил Панин.
– Штаны, конечно, тоже табельное имущество, но если в полете выяснится, что у тебя линейка на две части распалась, посвистишь с расчетами.
– Цела линейка-то...
– Значит, повезло. Так за что его, говоришь?
Белаш расстелил на траве измятый носовой платок, уселся и показал обломки карандаша:
– Вот за это самое.
– Не понимаю, - сказал Панин.
Гусенко догадался:
– За неисправность материальной части. Так?
Белаш кивнул.
– Точно. У него левая амортстойка шасси дала трещину. Утром он это узнал, а доложил командиру полка только вечером. Тут как раз командир корпуса нагрянул. Вызвал его к себе и спрашивает: "Почему?" Синицын отвечает: "Все равно, - говорит, - в бой сейчас каждый день не летаем, а для учебных полетов ее и завтра можно подготовить. У нас по расписанию полеты завтра".
– Ну, ну?
– торопил Панин.
– Ну и дал ему командир на всю железку. "Ты же, - говорит, - боеготовность корпуса срываешь! Развращаешь молодняк! Грань между учебными и боевыми полетами проводишь! Забываешь, что на фронте находишься..." И еще в таком роде.
– А ты как, Петя, считаешь, - серьезно сказал Гусенко.
– Зря, что ли, Синицын получил?
– Нет, не зря, думаю.
– Без всяких "думаю" правильно. А если сомневаешься, так, значит, и тебя Синицын развращает.
Белаш вспыхнул, но его опередил Панин:
– Ты сказал, что Полбин для любимчиков наград не жалеет. Синицын с ним еще в дивизии служил, они вместе воевали. Я знаю, что Полбин только месяц дивизией командовал, а Синицына орденом наградил.
– Значит, заслужил. А теперь разленился и совсем другое получает. Командир наш "сачков" не любит, вот что.
– Справедливый, - поддержал Гусенко.
– А главное - боевой. Видал: сам полковник, а замполит и начштаба генералы. Не каждому полковнику такой корпус дадут.
–
– тихо сказал Белаш.
– Вот я и говорю - настоящий герой. И если Панин орден получит за разведку - значит, стоило дать.
– А я разве против?
– надулся Белаш.
– Да что это вы меня к стенке прижали? На одного лейтенанта два старших - конечно, сдюжите.
– Не собираемся тебя прижимать, - сказал Панин.
– Нам немца сдюжить надо.
Белаш совсем разобиделся.
– Вам? А мне что? Не надо - так по-вашему?
– Не говори ерунды, Петя, - сказал Гусенко.
– Все пойдем. И до этого недалеко...
Белаш сорвал ромашку и начал по одному выдергивать нежные лепестки, приговаривая:
– Прилетит - не прилетит. Прилетит - не прилетит...
Гусенко с минуту очень серьезно следил взглядом за пальцами Белаша, потом легким ударом снизу вышиб ромашку из его рук.
– А ты все-таки развращен, Петя. Лучше на часы посмотри. Вот!
– Ну и что?
– черные глаза Белаша стали круглыми.
– Без пяти. Сказано было - построение в восемь, а сигнала еще нет. Значит, не прилетел.
– Он сейчас в дивизии Рубакина, - оглянулся через плечо Панин.
– У них учения сегодня в пять утра начались.
– Ничего не у Рубакина. Вот он!
Гусенко бросил ромашку и рывком встал на ноги. Над лесом показался У-2. Он летел на небольшой высоте, с запада, и ветер относил звук его мотора. В воздухе беззвучно кренились две тонкие черточки. Колеса шасси издали казались подвешенными на коротких паутинках.
Гусенко, Панин и Белаш быстрым шагом пошли по кустарнику к землянке командного пункта. Туда со всех концов спешили летчики. Общее построение личного состава было назначено на восемь часов.
Полбин посадил самолет и подрулил к командному пункту.
Навстречу вышли командир авиационной дивизии полковник Дробыш и командир полка майор Пчелинцев.
Полбин выслушал доклад у самолета, держа в руках кожаные перчатки. Потом снял шлем, достал из кабины У-2 фуражку с голубым околышем, надвинул ее на глаза и пошел к штабу на полшага впереди Дробыша и Пчелинцева.
Летчики стояли в положении "вольно" под деревьями в ста метрах от землянки.
– Может, боевой вылет монтируется?
– вполголоса спросил Белаш своего соседа, старшего лейтенанта Синицына.
– Дождешься, - хмуро ответил тот.
– Откроется академия на целый день. Повторение пройденного...
– Летать тоже будем, - не унимался Белаш.
– Вон технари бомбы подвешивают.
– Это разве полеты? По кругу да по кругу. Ты мне дай по настоящему дзоту гвоздануть.
– Дождешься!
– сказал другой сосед Синицына, лейтенант Плотников. Из-под шлема у него выбивался клок вьющихся светлых волос, зачесанных на висок.
Синицын недружелюбно взглянул на него и промолчал.